Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)

Цирлих взялся обеими руками за кривую, как тыква, голову и прислушался. Они жевали.

Цирлих проглотил слюну. Это было невыносимо. Затем он обшарил пыльными глазами совершенно пустой номер. Безнадежная формальность. Пустота есть пустота. Ничего съестного не было. Тогда он торопливо облизнулся и на цыпочках подкрался к замочной скважине.

Они сидели за письменным столом и в две ложки ели салат из помидоров, огурцов и лука. Миска была очень большая. Рядом с миской лежал мокрый кирпич хлеба. Над самоваром висели пар и комариное пение. Солнце жарило по полотняной шторе, где выгорела тень оконного переплета.

«Жрут», – горестно подумал приват-доцент.

Минуту он колебался, а затем проворно надел штаны. Он знал, что надо делать. Надо вежливо постучать в дверь и сказать: «К вам можно?» И затем: «Вот что, ребятушки, нет ли у вас перышка, – у меня сломалось…»

Вежливо постучать!

Вчера, позавчера, в прошлую среду, в прошлую пятницу и в субботу он вежливо стучал к соседям. Нет, это недопустимо.

Цирлих горестно снял штаны и повесил их на гвоздик. Голод тоже должен иметь пределы! Но голод пределов не имел. Они ели. Филолог схватился за голову и быстро надел штаны.

Он вежливо постучал.

За дверью началась паника и через две минуты стихла.

– Войдите!

Приват-доцент покашлял, устроил светскую улыбку и вошел. Они сидели за письменным столом, но на столе, заваленном громадными листами газет, ничего не было. Не было даже самовара.

«Скотины! – подумал филолог. – Успели все попрятать. Хоть шаром покати. Неужели самовар поставили в умывальник?»

Он пожевал губами, завязал на горле тесемки рубахи красивым бантиком.

– Здравствуйте, друзья!

– Здравствуйте, профессор!

– Вот что, ребятушки…

Цирлих раздул щеки и подул на собственный нос.

– Вот что, дорогие мои товарищи… Видите ли, братья писатели, какого рода дело… Гм…

Он посмотрел еще раз на стол и вдруг заметил край хлеба, вылезшего из газет. И Цирлих уже не мог отвести от него глаз, как птичка не может отвести глаз от изумрудных глаз удава.

– В чем дело, Цирлих?

Угол черной буханки совершенно ясно выделялся на телеграммах РОСТА.

– Мне очень хочется кушать, – тихо сказал Цирлих.

Он спохватился. Он тряхнул своей крепкой головой и весело крикнул:

– Я, знаете ли, очень люблю хлеб и очень люблю помидоры и огурцы! Я хочу чаю!

Прозаик побледнел. Какая неосторожность!

– Вот могу вам предложить кусочек хлеба… Паек получил. На артиллерийских курсах. А насчет помидоров, знаете ли…

Нет, нет, салата он не мог заметить. Салат был слишком замаскирован.

Поэт грустно улыбнулся.

– Кушайте, Цирлих, хлеб, а вот помидоров, ей-богу, нет. Сами сидим ничего не евши третьи сутки… то есть вторые.

Цирлих поспешно отодрал кусок хлеба и плотно забил его в рот.

– Садитесь, Цирлих!

Цирлих сел. Глаза у него были бессмысленны, щеки надуты, а губы жевали.

– Как вы поживаете, Цирлих?

Цирлих трудно глотнул кадыком, покрутил головой и развел руками.

– Плохо?

Цирлих кивнул и подавился.

– Паек на службе дают?

Цирлих вытер рукавом вспотевший нос.

– В чрезвычай-но ог-раниченном коли-честве, – с трудом произнес он, глядя на хлеб. – Да, друзья мои, в очень ограниченном количестве. Я получаю в месяц одну четвертую часть дипломатического пайка, что составляет… гм… если не ошибаюсь… Разрешите, я у вас отщипну еще небольшой кусочек хлебца?

– Отщипните, Цирлих, – стиснув зубы, сказал прозаик, – отщипните, отчего ж…

– Спасибо, ребятушки…

– Пьесы агитационные надо писать, Цирлих, вот что, – сумрачно сказал поэт, открывая шкаф.

В совершенно пустом, гулком, громадном шкафу висели новые синие, очень красивые штаны.

– Вот видите?

– Вижу. Брюки.

– То-то, брюки. Синие. Красивые. Новые. Штаны-с, можно сказать.

– Приобрели?

– Приобрел. Сегодня. Да-с. Я и говорю: пьесы надо писать, Цирлих.

Цирлих поднял брови:

– Покупают?

– Ого-го, еще как покупают! Только пишите!

Цирлих заволновался:

– А вы знаете, это идея! Агитационные?

– Агитационные.

– Серьезно?

– Чего уж серьезнее. Штаны видели?

– Это идея, ребятушки! Только я, как бы вам сказать, недостаточно опытен в драматической форме. Конечно, можно кое-что восстановить в памяти. Я думаю, это мольеровский театр, занявший в истории французской…

– Не надо истории, Цирлих! К черту Мольера!

– Ребятушки, ей-богу, это идея! – воскликнул очень радостно Цирлих. – Только вы, братцы, мне должны помочь немножко!