А. Н. Хомченко - Этнограф Иосиф

– Ну, нет, – решительно возразил Курицын. – Читатели муниципальной газеты не согласны с таким экстравагантным финалом. Где торжество добра? Где любовь, преодолевающая все преграды? К тому же, тема нашей заметки: метаморфоза скульптуры в памятник, а вовсе не наоборот.

Хмыкнул Носов:

– Пафос этого спича я связываю с вашей, мой друг, близорукостью. Две с половиной диоптрии не позволили вам увидеть главное. Меж тем при рассмотрении Афродиты в бинокль на пьедестале мной обнаружена надпись «Не забуду Раю и Клавдию», нацарапанную, по-видимому, гвоздём. Это ли не свидетельство: всё пройдёт, всё суета и тлен, лишь любовь будет жить в наших сердцах вечно…

Возликовал Курицын:

– Перекличка эпох и памятник светлому чувству, то, что надо, я спасён, гонорар пополам. Но остались невыясненными некоторые детали. Как Афродита оказалась в Летнем саду? И как Летний сад очутился здесь, если живём мы не в Петербурге?

Писатель Носов, не затруднившись, мгновенно выдвинул версию.

За ним записал всё в блокнотик старательно Курицын.

– Отлично, – думает литератор. – Вот и притча с локацией. Придумаю заголовок, переставлю некоторые слова, и будет у меня рассказ о городе, в котором живёт Иосиф.

Тем временем вечерело.

На востоке лежала варварская мгла, солнце валилось с ног, горели к западу горизонты:

– Пора по домам, – поняли вдруг друзья, сердечно простились Носов и Курицын, и разошлись.

Вскоре к пенатам родным литератор вернулся, отужинал супчиком с фрикадельками, выпил две чашки чаю, немножко переделал текст из записной книжечки, и к вящей славе Успеха Успехова литература преумножилась ещё одним опусом.

Есть город, в котором стреляли в Ленина.

Щёлк, щёлк, щёлк, сухо щёлкнули выстрелы и, будто куль с мукой, он повалился на землю.

Волновались рабочие завода Михельсона: «Жив ли Ильич?».

Поспешим успокоить товарищей:

– Жив!

Жив Ильич, и поныне он здравствует, как говорится, живее живых: первая пуля попала ему в шею под челюсть, вторая зацепила руку, третья и вовсе угодила в постороннюю женщину, – она подошла к председателю совнаркома с жалобой, что на железнодорожных вокзалах конфискуют хлеб…

Вот где проблема, товарищи, а покушение что? – пустяк,

мелкий эпизод в истории города.

Города, в котором без счёта рубили стрельцам головы.

Словом и делом сажали на кол, травили медведями, ломали суставы дыбою, – так повелось в этом городе, таков обычай.

Привыкли людишки, и молчали людишки, не смели вякнуть лишнего слова, – жили холопами, уткнувшись мордою в грязь. Только калики перехожие крыли всех матами во славу Господа нашего, делая, впрочем, и исключения: для царя-батюшки, для царицы-заступницы, – а остальных всех.

Бывало, прозревал народ: бояре во всём виноваты!

И тогда бунтовала чернь, и рыскала с засапожными ножиками по богатым подворьям, и на каждом фонарном столбе висела туша лабазника, – в такие дни сам государь остерегался прогулок по городу…

А вы говорите Ленин…

– незначительный эпизод на фоне великой эпохи —

Стихи, подходящие к случаю:

Продолжим, – и снова проза:

Есть звуки, в которых для русского сердца слилось не намного меньше.

Скажем, Козельск.

А вот событий тут всего ничего, из достойных внимания лишь стекло, разбитое в прошлом году метким выстрелом из рогатки.

Так и вижу мемориальную табличку, привинченную к стене: «В этом здании в таком-то году выбито стекло из рогатки»… – ну как я могу поселить здесь героя?

Однако же и не в Москве…

Выйду в чистое поле…

– каждый город, чтоб вы знали, когда-то начинался с чистого поля —

…в окружении землемеров и архитекторов,

а также прессы и казнокрадов-сподвижников, забью символический колышек, взмахну величественно рукой:

– Здесь у нас будет Невская першпектива.

– А здесь, в Летнем саду, поставим на постаменты древнегреческие статуэтки, эстетически безупречных женщин, желательно с обнажённой грудью, – словом, богинь.

– Тут построим гостиницу. С ресторацией и номерами. У входа пускай присутствуют дамы, имеющие славу доступных. Но чтобы не дорого, смотри у меня, – пальцем грожу губернатору.

Тот лишь ухмыляется, прохиндей:

– Как град назовём, господин писатель? Может, Санкт-Андреасбург?

– Отлично придумано, – похвалил. – Жаль, что имя громоздкое, после пятого тоста не выговоришь.