Павел Гушинец - Пора в отпуск

– Блин, – вздыхает владелец. – В магазин пришла.

Бабушка игнорирует плакаты, баннеры, манекены в спортивной экипировке и прямиком направляется к девушке-ресепшионистке.

– Милая, мне бы одежку для женщин.

– Бабушка, – максимально терпеливо, корректно и вежливо отвечает девушка. – Магазин полтора года уже не работает.

– Как это? – возмущается бабушка. – Я так далеко ехала. Где хозяин?

Владелец делает вид, что он тут мимо пробегал. И командует девушке:

– Катя – разберись.

А сам прячется в подсобке.

Девушка дежурно улыбается.

– Понимаете, магазин закрылся. Теперь тут спортзал.

– Так ничего купить нельзя что ли?

– Можно, но только спортивное оборудование. Перчатки, шлемы, накладки. У нас зал бокса.

– Какого бокса? А магазин где?

Лицу девушки на мгновение позавидовала Мадонна Рафаэля.

– Магазин закрылся.

– А чего не написали?! – с вызовом бурчит бабушка. – Как же я увижу, что магазина нет?!

Напоминаю, вокруг плакаты с узкоглазыми боксёрами, баннеры, манекены, на магазин секонд-хенда не похоже совсем.

– Тут теперь спортзал.

– Понятно, – жует губами бабушка. – Небось, спрятала одёжку для себя.

– Да вы посмотрите вокруг, – в праведном гневе всплескивает руками девушка. – Разве похоже на магазин секонд-хенда?

– Похоже, – не моргнув глазом кивает бабушка. – Вот и реклама трусов.

Дрожащим пальцем указывает на поджарого чемпиона мира 2015 года.

В подсобке то ли ржут, то ли рыдают двое взрослых мужиков. Из зала доносятся вопли и удары по мешкам.

Крик:

– Софа, куда ты бьёшь?! – ага, это моя кого-то ушатывает.

– Так значит, нет магазина? – подозрительно щурится бабушка.

– Нет, – твёрдо говорит девушка-ресепшионистка. – Закрылся.

– А я так далеко шла, – расстраивается бабушка. – У вас нет водички попить?

– Конечно есть! – вскакивает девушка.

Подбегает к кулеру, наливает воду в пластиковый стаканчик. Подносит. Бабушка проглатывает воду одним махом.

– Ещё?

– Ага.

И пока девушка поворачивается к кулеру, бабушка резво мчит к лестнице.

Слышу из-за двери:

– Хр-р-р!!! Тьфу!

Девушка чуть не роняет стаканчик.

– Хр-р-р! Тьфу!

Тут уже не выдерживает владелец. Выскакивает из подсобки и бежит к лестнице.

– Бабка, чтоб тебя!!!

И топот удаляющихся старушечьих шагов.

– Доктор, ты видел? – растерянно разводит руками боксер. – Ну вот как так?

Выхожу на лестницу. Бабушка постаралась. С ходу ставлю пару диагнозов, потому что на ступенях не просто слюна, а почти твёрдые комочки слизи. Бабушка отхаркала мокроту и одарила нас. То ли обиделась, что магазин закрылся, то ли вода не понравилась.

– Хлоргексидин есть? – спрашиваю у ресепшионистки.

– Доместос есть, – чуть не плача отвечает она.

– Заливайте. Через полчаса дети пойдут. Мало ли что у бабушки в загашнике. И перчатки наденьте.

Девушка всхлипывает, но идёт за дезсредством.

Из залов пахнет потом и кровью. Секонд-хендом не пахнет.

Старость надо уважать. С возрастом люди становятся мудрее.

Я не был музыкальным ребёнком. И на это имелась очень веская причина, которую народ озвучил известной пословицей «В семье не без …» (ну вы поняли). Мои родители познакомились в музыкальном училище, большую часть комнаты, в которой мы жили, занимала массивная деревянная туша «Октавы», отзывавшаяся гулким гудением в ответ на удары резинового мяча. Книжные полки ломились от листов с нотами, безжалостно исчёрканных карандашом, вечером из-за стены раздавались фуги и ноктюрны, под которые я так спокойно засыпал, потому что это играла мама. Неудивительно, что у меня абсолютно не было слуха.

Мать ещё как-то попыталась спасти положение. Устроила меня в класс фортепиано к своей подруге. Я честно отмучился год, зевая над нотами, тыкая пальцами в белые и чёрные клавиши (Павлик, не «фа», а «фа диез»!) и помирая со скуки. Но как только жаркие летние деньки оторвали меня от ненавистного инструмента, я с небывалой для восьмилетнего мальчишки решимостью заявил:

– Всё. Хватит! Я туда больше не пойду. Я хочу быть дворником, а дворникам ваше пианино не нужно!

И ушёл во двор пинать мяч. Мама, видимо, решила, что я стану знаменитым футболистом, больше за проклятый инструмент я не садился. До пятнадцати лет, но это уже произошло в другое время, другой стране и в другой жизни.

Я и родился в определённый день только потому, что матери пришло время сдавать какой-то экзамен. А для этого экзамена нужно было прослушать тьму произведений и расписать для них партитуру. Слушали в гулкой пустой аудитории с массивного проигрывателя. Аудитория располагалась на втором этаже, проигрыватель тяжёлый, мать – на девятом месяце. Где-то между первым и вторым этажом я и решил, что хватит с меня внутриутробного развития, и пора бы уже наружу.