Владимир Перцов - «И вот вам результат…»

Как предупреждение будущим поколениям.

Но не поднимался вождь, не гаркал голосом богатырским, не свистел посвистом молодецким! А лежал, строго говоря, в гробу в костюме при галстуке и, похоже, смирился. Вот и почётный караул хоть и печатал шаг по-прежнему, но уже не слышалась в той поступи сталь – проклятая демократия раскрыла пасть и заглушила все остальные благоразумные звуки! Потому и неспетый Интернационал стоял колом в горле – ни туда, ни отсюда.

Как пресловутая кость.

А однажды во вторник двери Мавзолея и вовсе закрылись. Буквально перед носом у женщины с Каширки с двумя детьми. В прессе объяснили, что Мавзолей временно закрывается по техническим причинам. Очередь терпеливо вздохнула и, к великому ликованию подрастающего поколения, перекочевала к модному «Макдоналдсу». Тут же пошли слухи, что никакие это не технические причины, что дорогое тело собираются вынести наружу и зарыть на Немецком кладбище. То есть вульгарно предать тело земле, а помещение отдать детям под утренники. Будто мы с вами, товарищи, маленькие и не понимаем, каким детям и под какие утренники с подземным казином и сауной! Другие кричали, что никто никого не собирается закапывать, просто наши хотят получить с вождя последнюю корысть. Мол, революционная Венесуэла даёт за тело Ильича пароход кокосов для политической элиты. Но, мол, вопрос застопорился. Мол, наши оскорбились, крича, за вождя мирового пролетариата – пароход с кокосами?! Это знаете что?! Дайте хотя бы два парохода! А сбоку, мол, им подсказывают: «и не кокосов, а кокаина!» – «Да, именно! А то, мол, это будет не обмен, а политическое дежавю!» Тогда как раз в моду входили всякие резиновые слова, и это «дежавю» вставляли даже в аптекарские рецепты или называли новорождённых котят.

Тогда же на защиту дорогого тела организовался Комитет во главе с Утеленой Львовной. Это её папа так сокращённо назвал: Утелена. Полностью: «Утеха Ленина». Комитет постановил ночью дежурить у Мавзолея, чтобы эти сволочи тайно не вынесли Ленина вон; потом его ищи-свищи! Учредив такой план, комитетчики ещё раз общо прокляли демократию и её аггелов, спели «Вихри враждебные», «Наш паровоз». Разошлись, выпив вина и установив график дежурств, крепко жмя на прощание мужественные руки.

Как при царе после маёвки!

Но время шло, страсти улеглись. Видя, что на Пост № 1, хоть и запертый изнутри, исправно ходит почётный караул, многие успокоились и занялись мелкой торговлей с рук. Лишь горячая Утелена с десятком таких же отпетых устраивали к Мавзолею внезапные ночные наскоки. Потом и они затихли, оставляя дежурить по одному ночью, чтобы если там что зашевелится, чтобы свистел всех наверх.

И вот в это тревожное время служили в знаменитом Кремлёвском полку белорус Туркеня и хохол Полещук. И надобно случиться, чтобы военнослужащему Туркене аккурат стукнуло 20 лет аккурат 20 июня – приятное совпадение. Он приготовился отметить его с боевыми друзьями, и мама для этого прислала кое-что из Белоруссии, и всё было хорошо. Но как раз накануне ему командуют: ночью заступишь на пост вместо Акопова! И попробуй ослушаться. Своё горе молодой Туркеня поведал старослужащему Полещуку, с которым судьба поставила его на ночную вахту. Полещук считал дни до дембеля, поэтому часто фотографировался на память. Услышав горе Туркени, он прервал это дело и сказал коротко: «Не волнуйсь, отметим!» И добавил: «Это тебе не раньше!»

Собственно, история начинается с момента, когда разводящий Бахтияров забрал старый караул, и они ушли восвояси, печатая по брусчатке знаменитый кремлёвский шаг, по ночному делу как бы с глушителем. Новый караул в лице Полещука и Туркени замер у почётного входа, задрав подбородки, и верилось, что врагу не гулять по республикам нашим. Во всяком случае, пока они на посту.

Куранты показывали 02 часа короткой летней ночи.

Как только старый караул скрылся за углом, Полещук опустил подбородок и открыл двери Мавзолея ему известным способом. Они с Туркеней проникли внутрь, спустились в помещение. Там был холодный полумрак, дальше в гробу лежал вождь мирового пролетариата Ульянов /Ленин/. Был он в пиджаке и ботинках, прикрыт до половины красным флагом, как бы патриотической простынёй. Лицо Ульянова /Ленина/ глухо белело в сумраке.

– Стой здесь, – велел Полещук. – Я включу свет.

Вспыхнуло неяркое освещение. В помещении стало немного теплее и страшнее.

– Товарищ сержант, – проговорил робкий Туркеня, стараясь не глядеть на белесое лицо вождя, – а вдруг он оживёт и вспомнит?