Иван Стаднюк - Максим Перепелица

– Решили не посылать! – галдят другие.

– Чего болтаете? – спрашиваю. – Кого не посылать?

– В армию решили не посылать тебя! – объясняют. Ну, это уж слишком! Даже зло взяло.

– Что?! – ору на ребят. – Меня в армию не брать? Прав таких не имеют! – и галопом в клуб.

А в клубе что делается – передать невозможно. Шум, крик, смех. Останавливаюсь в дверях, слушаю. Нужно же сориентироваться.

– Не пускать! – кричит дед Мусий и потрясает над головой тыквой.

От него не отстает Явдоха:

– Правильно! Не пускать!

– Пусть знает! – хохочет Микола Поцапай.

Вижу, объединились все мои противники. А сколько их еще голос не подает?! Ведь больше дюжины тыкв по селу развешано.

Из-за стола президиума поднимается мой батька.

– Это почему же не посылать?! – грозно спрашивает он у Мусия.

– А ты что, хочешь, чтоб он всю Яблонивку нашу там осрамил?! – сердито отвечает дед. – Писать прошение воинскому начальнику! Не место таким в армии!

– Товарищи! Позвольте! – вдруг раздался голос Ивана Твердохлеба. – Как это не пускать?

Я даже рот раскрыл от удивления: Иван вдруг мою сторону взял!..

– Пусть едет! – кричит Твердохлеб и проталкивается к выходу. – В армии из него человека сделают!

А-а, понимаю. Иван спешит вслед за Марусей и заодно старается меня из села выпихнуть, чтоб не мешал ему.

Слышу, тетка Явдоха на полную мощность свою тонко­голосую артиллерию в ход пускает:

– А чтоб ему язык отвалился! В такие убытки меня ввел, брехун! – и поспешно складывает в корзину остав­шиеся цветы. – Нехай убирается из села!

– Недостоин! Честь солдатскую запятнает! – дед Му­сий даже охрип от крика. – Он всех парубков опозорил! Гарбузов на ворота понавешал!

Я замечаю, что многие в зале хохочут, даже голова кол­хоза улыбается. Значит, не принимает всерьез болтовню Мусия да Явдохи. И решаюсь перейти в контратаку.

– Каких гарбузов? Кому?! – громко спрашиваю, не отходя от дверей. – Хлопцы, кто сегодня гарбуза получил? Прошу поднять руки!

Ага! Вижу – прячут хлопцы глаза, головы за соседей ховают. Никто не хочет сознаться.

– Вот видите! – с возмущением обращаюсь к Мусию. – Нет таких!

Дед онемел от изумления.

– Как нет?! – наконец, взвизгнул он. – Никто не по­лучил? А я?.. Я получил гарбуза!

– А разве вы парубок? – с удивлением спрашиваю и, видя, что весь зал покатился со смеху, продвигаюсь от две­рей метров на пять вперед. – А о вас, титко, – обращаюсь к Явдохе, – говорят, что вы спекулянтка! Так это ж брехня.

– А брехня, брехня, – соглашается Явдоха и спу­скается вместе с корзинами со сцены.

Опять хохочет зал. А дед Мусий не унимается:

– Не пускать поганца! Пусть дома сидит!

– Не имеете права! – ору ему через весь зал. Голова колхоза застучал карандашом по пустому графину, и, наконец, наступила тишина

Что ты там говоришь ? – спрашивает он, обращаясь ко мне. – Иди сюда, чтоб люди тебя видели.

– Мне и здесь неплохо.

Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кричит:

– Иди, стервец! Народ тебя требует!..

Что поделаешь? Раз отец приказывает – надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамей­ками. По ступенькам взбираюсь на сцену.

– Ну, что ты хотел сказать? – спрашивает голова и насмешливо улыбается.

Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито:

– Не имеете права нарушать конституцию!

– А мы не нарушаем, – говорит голова. – Помнишь, как в конституции сказано?

Конституцию я знаю и цитирую без запинки:

– Служба в армии – почетная обязанность каждого советского гражданина

– Вот видишь, почетная! – серьезно говорит мне голова. – А люди считают, что ты такого почета недо­стоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не по­сылать.

– Не посылать! – орут какие-то дурни из зала и хо­хочут.

Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда – решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позво­нит по телефону в военкомат, и точка… Даже мурашки за­бегали по спине. С тревогой смотрю на голову, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пе­ресохло.

– Тов… товарищ голова. – еле выдавил я из себя.

А он отворачивается и улыбается.

– Батьку! – обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает

– Люди добрые! – с надеждой смотрю в зал. – За что?.. За что такое наказание?

А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята.