Михаил Эдель - Чем вы недовольны?

Мимо Тернюка проносились десятитонные грузовики, шипели пневматические тормоза у светофоров. Со складов на грузовые рампы железной дороги везли кипы искусственной кожи, тонкие сукна, нейлоновые и меховые изделия, на стройки – кирпич, блоки, лакокраски, стекло…

Неслись белые цистерны «Молоко», серебристые авторефрижераторы, во многих окнах горел свет, склонившись над столами, чертили проекты студенты, изобретатели, конструкторы, архитекторы… Ночные экскаваторы спешно рыли траншеи для новых линий газопровода, уличного освещения.

Жизнь шла, как всегда, в темпе и творческом напряжении.

Вот этой жизнью и был страшно недоволен Тернюк. Утром хозяйка сказала гостю:

– Дай-ка, милый, свой паспорт. Схожу в домоуправление. Заявить надо, кто у меня проживает.

– Да может, я сегодня уеду. Ночью говорил по телефону, вызывают в Москву.

Нет, паспорт он показать не может.

– Смотри. Без прописки не пущу ночевать.

«Поеду», – решил Тернюк.

Расплатился, взял чемодан и, недовольный порядками, поехал на вокзал.

В вокзальном ресторане напился. Больше недели Тернюк колесил из города в город. Сутки прожил в Вологде, два дня в Ярославле, спустился теплоходом до Горького и наконец прибыл в Черкассы. Сел в автобус и доехал до пригорода, где жила тётка Олена.

В Горьком Тернюк изменил облик. Купил осеннее пальто, толстую кепку. Со вздохом вспомнил чемодан, оставшийся в Ломоносовеке в гостинице «Двина» (новая рубашка, шёлковые носки). Надел костюм, полуботинки и в таком виде прибыл в Черкассы. Жалел о шевелюре, но ничего не поделаешь – такая жизнь теперь, приходится идти на жертвы.

Тётка Олена, женщина лет сорока пяти, темноглазая, чуть скуластая, крепкая, как спелая тыква, не очень приветливо встретила племянника.

– В Харьков заезжал? – спросила Олена, ставя на стол борщ.

– По телефону говорил. – Ну як там?

– Здоровы. Привет передавали.

Тётка Олена не подымала глаз, губы в ниточку. Трижды нервно вытерла фартуком сухие руки. Убрала посуду, суетясь, сказала:

– Схожу в магазин.

Тётка Олена ещё позавчера получила письмо из Харькова. Если в Черкассах появится Юхим, не пускать его в хату, боже сохрани. Иначе потом не оправдаться. В письме намекалось, что Тернюк кого-то ограбил и скрывается.

Тётку Олену мучила мысль: неужели придётся вернуть деньги этому Юхиму? Такие деньги! Что, он их честным путем нажил?! Всё равно его посадят. И постаралась, чтобы это случилось как можно скорей.

– А где Степан Мефодиевич? – спросил Тернюк тётку Олену.

– В совхозе работает. На шофёра выучился. Из милиции всех старых геть! Молодых поставили, со школы милиции.

Такой перестановкой Тернюк остался недоволен. Он лишался надежной охраны.

– Схожу в парикмахерскую.

– Сходи.

Когда Тернюк, пахнувший одеколоном, франтоватый, в тёмно-коричневом пальто, светлой кепке, цветном кашне, отставив локти и воображаемой «интеллигентной» походкой подошёл к витрине районного универмага, рядом с ним стал молодой человек.

– Гражданин, пойдёмте со мной. Без разговоров. Я сотрудник милиции.

Тернюк всё понял: «Продала, змея».

– Ваши документы? С какой целью прибыли в Черкассы? – спросил молодой лейтенант в отделении милиции.

– В гости.

– Вы в отпуске?

– Нет, по пути.

– Так, так… Значит, в гости? Вынуждены задержать вас. Вами, гражданин Тернюк, давно интересуется ставропольский краевой суд. Мы ждали вашего прибытия в Черкассы, а вы всё не показывались. Еще интересуется вами ломоносовская прокуратура. Специальная телеграмма прибыла. В записной книжке, оставленной вами в чемодане, значился адрес дома, где вы сейчас остановились.

– Она донесла, что я приехал?

– Это уже значения не имеет. Выкладывайте всё на стол.

Тернюк выложил три тысячи девятьсот рублей и документы «Межколхозстроя».

– Куда меня отправите?

– Вам, я думаю, уже безразлично. И в Ставрополе и в Ломоносовске вас, как вы понимаете, ждёт далеко не торжественная встреча.

Тернюк хотел было сказать: «Оставьте себе три тысячи и отпустите меня», но, посмотрев на аккуратный пробор лейтенанта, писавшего протокол, подумал:

«Не те кадры. Этот не возьмет».

И был этим обстоятельством весьма недоволен.

Яша Сверчок еженощно говорил по телефону с Зосей. По полчаса. Сухумские телефонистки восторженно сочувствовали своей киевской коллеге Зосе и в часы затишья предоставляли Яше провод с минимальной оплатой переговоров.