Ник Шурупов - Ярмарка тщеслОвия

Не потому ли воодушевлённый поэт посвящал всё сочинённое только ей – перманентной, как всемирная революция, Музе. Вскоре Москва, а затем и Париж с Берлином стали величать Хину Члек «второй Беатриче». Хотя почему же второй? Она не только ничем не уступала легендарной итальянке по количеству посвящений, но и легко превзошла её по, так сказать, женской части, ибо чувство Данта к Беатриче было всего лишь платоническим. К тому же «сто томов партийных книжек» Будимира Маньяковского по идейности, партийности и прочим литературным критериям нового времени значительно перевешивали незамысловатый и, будем откровенны, исполненный мракобесия однотомник Алигьери.

С Будимиром в дом тройственной четы пришёл вполне заслуженный рахат-лукум. Поэт в творчестве пылал как домна, Стахановым выдавал на-гора рекордные рифмы. Шибающее афродизиаком посвящение Хине Члек заполонило печатные листы, и читатели порой принимали это загадочное звукосочетание за имя автора стихов.

нараспашку декламировал с эстрады Будимир, невольно приобщая поклонников таланта к домашнему имени своей Музы.

Гонорары из редакционных и издательских касс прямиком текли в объёмистую, тонкой выделки крокодиловую сумочку Хины, делая её содержимое весомей. Йося ещё глубже, всей своей облысевшей от мудрости головой с ушами, уходил в теорию авангардного искусства. А Хина оперативно заваливала верного пажа щепетильными заданиями.

– Щеник! – щебетала она. – Для того, чтобы раздеть даму, надо её для начала одеть. А меня совершенно невозможно раздеть, потому что и снимать-то нечего. Ни тебе порядочной норковой шубки, ни парчовой юбки а-ля мадам Помпадур, ни комплекта шёлковых трусиков «Интимная неделька» от Коко Шанель. Я, натурально, пропадаю. За что мне – мне! – это?

Маньяковский от стыда краснел, как воспетое им на все лады знамя революции, и отправлялся в поэтическое турне куда-нибудь на юга.

Провинциальная публика не везде проявляла сознательность, и поэт, видя полупустой зал, праведно гневался на коснеющего «гегемона» и обмещанившийся комсомол. Врываясь наутро в местное ГПУ, ставил вопрос политическим ребром: «Кто не с нами – тот против нас!» Под «нами» он, разумеется, первым делом имел в виду Кисёныша-Йосёныша с собой, но чекистам, чтобы не расхолаживать, сокровенного не раскрывал. Постепенно Маньяковский вообще наладился первым делом посещать ГПУ, а уж потом идти в концертный зал. Авторитет «органов» в деле пропаганды социалистической литературы, ввиду не остывающего от работы «товарища маузера», был так высок, что выступления пошли с аншлагом.

Благодаря этому Хина наладилась регулярно укатывать с Йосей в Европу, дабы отдохнуть от Совдепии и не пропустить последнего писка моды. Быть самой элегантной в московском бомонде, несмотря на гражданскую войну, военный коммунизм и прочие досадные обстоятельства, – иначе она не могла! Благо сестра Фина обосновалась в Париже замужем за прогрессивным поэтом Луи Тарасконом и держала её в курсе всех достижений высокой моды, переправляя лучшие образцы в Москву дипломатической почтой. Фина также сотрудничала с «товарищами из ЧК» и теперь напористо приобщала безалаберного сюрреалиста Луи к надёжным ценностям соцреализма и коминтерна. Вскоре Луи приобщился столь плотно, что записался в компартию Франции и, наведываясь с женой в Москву, сделался штатным другом молодой, не избалованной вниманием Советской республики.

Фина по просьбе Хины стала переводить стихи Будимира на французский. С лирикой она ещё справлялась, а вот с рекламным шедевром поэта «Ничего кроме, как в Моссельпроме» вышла заминка.

– Поднажми, – густо подкрашивая ядовито-багровой помадой губы, убеждала её Хина. – Это лучшее, что создал Будик. Впрочем, нет. Ещё это:

– Что за блюди?

– Неологизм! Каково, а?! Щен гений, как сказанёт – картина.

– Где же?

– Не скажи. Только вслушайся: тут и блюды, и верблюды, и блювать. Да мало ли что!

– А Йося?

– В восторге! Сказал: бедный Витя Хлебников отдыхает.

– Но как это переведёшь для парижан?

– Вот ты и кумекай, авось дотумкаешь!

Фина поморщилась от таких базарных словечек, отнеся это к площадной лексике Маньяковского, забившей Хине все уши своими рифмами. Однако разве же откажешь старшей сестре, с её властной магией очаровывать! В своё время Хина в момент увела Будимира от влюблённой Фины, и он, помнится, улепётывал, забыв про всё на свете, похожий на большого щенка с радостно завилявшим хвостом. Это случилось ещё до первой империалистической. Брошенная девица и через годы не смогла избавиться от своего чувства, однако даже её ревность безмолвно покорялась чарам Хины.