Александр Горин - Недетская сказка

– Я готов, но только в честном бою! Спящего и безоружного убить не смогу, – заявил Ванька, отводя глаза в сторону.

– Ну а ты? – спросила коза, повернувшись к мельничихе. – Лиха повидала ты немало, поди, или у вас любовь была?

Губы Ефросиньи задрожали и сжались кулаки:

– За такую любовь я бы ему хрен отрезала и на пятаки порубила, но убить не смогу, хотя много раз собиралась. Может, свяжем да в яму кинем, пусть там сгниет, окаянный.

– Хорошая мысль, но у меня есть другое предложение. За эту курчавую голову наверняка дадут много серебра, а везти его целиком будет сложно. Если хочешь получить солидное вознаграждение за то унижение и муки, которые ты перенесла, то отрежь ему башку, и дело с концом, – спокойно молвила Настя.

Мысль о мешочке серебра поглотила вдову целиком, не оставив ни угрызений, ни сомнений, ни человечности. Постояв минуту и представив, сколько благ прольётся на неё из этого мешочка, мельничиха бросилась в шатер, схватила кинжал, который лежал рядом с Федосом, и всадила по рукоятку в ненавистную грудь. Когда она выдернула лезвие, из груди ударил фонтан крови, обрызгав лицо Ефросиньи, и она, не выдержав нервного потрясения, без чувств упала рядом с трупом своего мучителя. Иван и Настя, войдя в шатер, не сразу поняли, кто из двоих лежащих мертв.

«– Придется тебе, Ваня, завершить это», – сказала Настя, – а труп потом отнесите за ограду, пусть зверьё пообедает.

Иван представил кандера, которому отрубил голову, и подумал о том, что волчара не был кровожадней лежащего перед ним душегуба. Взяв кинжал, он отрезал бандиту голову и вышел из шатра.

Поиски награбленного бандой Федоса не увенчались успехом. Наскоро перекусив и забрав оставшуюся еду, топор и голову главаря, Иван, Ефросинья, конь и коза пошли к телеге. За поясом у Ваньки поблескивал благородной сталью кинжал, а под уздцы он вел великолепного жеребца, очевидно, размышляя о том, что сбылась еще одна мечта. Ефросинья, покинув территорию разбойничьего пристанища, ощутила необыкновенный прилив любви к свободной жизни, которой она заживет, получив мешок серебра. Не ясно только, о чем думала Настя, да ее никто и не спрашивал.

Иван расчистил путь от поваленной осины, запряг недовольного Дрозда в телегу, погрузив на нее козу, вдову и пожитки, и они не спеша потрусили в сторону ближайшей деревни. Ефросинья, опьяненная свободой, извергала на седоков речевой поток, сравнимый с быстрой горной рекой, перескакивая с одной мысли на другую, словно вода, бурлящая в водовороте и разбивающаяся о грозные камни порогов. Можно сказать, что вдову прорвало, как плотину в ливень. Но более точная метафора – вдову пронесло. Этот словесный понос вобрал в себя страх и отчаяние плена, радость освобождения, предвкушение будущего и еще много всего, что изверглось из недр Ефросиньи. У Ваньки начала болеть голова от этой трескотни, а Настя не проронила за всю дорогу и двух слов, но, когда они подъехали к постоялому двору, сказала, обращаясь к мельничихе: «Спать будешь отдельно».

Сняв на постоялом дворе сараюшку, состоящую из двух маленьких комнат, разделенных перегородкой, скитальцы расположились на ночлег. Иван уже полдня испытывал легкое недомогание, а когда прилег, то почувствовал сильный озноб.

– Насть, кажется, я приболел. Меня трясет, и голова раскалывается.

Настя прислонила свой нос ко лбу Ивана.

– Ты весь горишь. Давай быстро в кровать и закутайся получше.

– Ложись со мной. Ты такая пушистая, что я мигом согреюсь, – попросил Ваня, освобождая место рядом с собой.

– Нет, мы на этом топчане вдвоем не уляжемся. Давай на полу расстелимся, так лучше будет, – ответила Настя.

Ванька скинул постель на пол и лег, закутавшись в одеяло и прижавшись к теплой козьей шубе.

– Так теплее? – спросила Настя. – У козьего меха есть лечебные свойства. Из нашей шерсти вяжут одежду, которая согревает даже в лютый мороз. Я про козье молоко не говорю – это вообще волшебный напиток.

– Угу, – отозвался Иван.

– Не нравится мне эта вдовушка, – продолжила Настя, – больно до денег жадна и говорливая, как сверчок. К тому же смотрит на тебя плотоядно, будто ты из меда сделанный.

– Да брось ты. Она такого натерпелась, что и с ума сойти немудрено. Оклемается помаленьку, – буркнул Ванька, – а ты ревнуешь, что ли?

– Хватит выдумывать. Ревность – это чувство собственности. Ты же не считаешь меня своей собственностью?

– Я же тебя не ревную. А ты как насчет собственности?