Станислав Зелинский - Калейдоскоп

— Глупо получилось. Пожалуй, впервые в жизни собрался проведать и не застал дома?

Я машинально хотел возразить, сказать, что нечто подобное уже несколько раз пережил, но, к счастью, вмешался лесник.

— На этот раз приземлилась жестко. Придется вставлять стекла, закреплять фрамуги и не только фрамуги. Так крепко плюхнулась, что супруга ваша, когда я приехал, была в плохой форме. Но я привел ее в чувство.

— Где села? — Сальва от волнения всегда пускал петуха.

Лесник уронил голову.

— За новым выгоном…

— За выгоном… — Сальва был близок к полнейшему отчаянью. Побледнел, дышал с трудом. — Значит, не затащишь ее сюда и дюжиной тракторов! По пути лесопитомники, молодняк, заповедники и сотни других препятствий! Всю дорогу узко, чертовски узко!

Лесник грустно поддакивал, не обнадеживал.

— Узко и вдобавок крутые повороты. Я послал за людьми, поскольку коллектив — сила, хотя и не всегда разумная. Пока соберется народ, не мешало бы вам, пан Сальва, отдохнуть. Нынче не слишком тепло…

Поскольку немного белья осталось на веревках, Аська направилась в сад, чтобы осмотреться и надеть что-нибудь под халат. Сальва, разумеется, помчался за ней.

— Вот, полюбуйтесь, какая жизнь, да еще за свои же деньги, — молвил лесник, набивая трубку.

Я схватил его за форменную пуговицу.

— Послушайте, я ничего не знаю. Оставьте меня в покое!

Он попытался отделаться гримасами, жестами и минами, избегал смотреть мне в глаза.

— А если бы вас, дремучий вы человек, кто-нибудь схватил за горло и придушил до потери сознания? Ну, что бы тогда?

Лесник призадумался, помолчал с минуту. Потом сказал:

— Ну, тогда бы я такого наверняка стукнул либо угостил зарядом крупной дроби из моего любимого ружьеца.

— А если бы он, дремучий вы человек, придушил вас еще крепче?

— Еще не случалось, чтобы пришлось добивать. Сказано — сделано. В таких делах лучше верить мне на слово.

— Трудный у нас с вами диалог. Свой человек в лесу, знающий здесь все и всех, мог бы поведать многое не только о корчме. А вы не желаете говорить.

— А это окупится?

— А жизнь, пан лесник, положа руку на сердце, всегда ли окупается?

Он глянул испытующе, видимо, понял, что говорю дело, ибо проворчал: «Человек не грач», — и снова занялся своей трубкой.

— Что касается корчмы, — заговорил он, выдержав паузу, — то трудновато доискаться правды: все на словах, ни документов, ни следа в архивах. Лично мне известны с три дюжины летающих недвижимостей. Древние строения, особенно деревянные, любят, когда прохладно и светит луна, полетать для сугреву. Халупе тоже иногда требуется разминка. Маленько полетает, перед рассветом тихонечко вернется и делает вид, будто, как девица, проспала всю ночь на одном боку. А эта их корчма порхает в любое время дня и ночи, невзирая ни на луну, ни на погоду. Уж очень норовистая и к тому же ленивая. Сама ни за что не вернется. Мечтали о доме, а получили самолет без расписания полетов. Вот какая она, жизнь-то.

— Пан лесник, кажется, вы мне…

— Помилуйте, разве осмелюсь! Приглашаю всех на ужин.

Лесник оседлал мотоцикл, а мы за ним — на автомобиле. Сальва разговорился в машине. Он становился все несноснее.

— Дом обязан стоять на месте, а не скитаться по чужим выгонам. Не правда ли?

— Конечно, только следи за дорогой. Я чуть не пробил головой крышу.

— Домой люди добираются и в кромешной тьме, и на непослушных ногах, а за нашим домом надо гоняться по всей округе. Скажи, Аська, что мне делать?

— Ехать медленнее, лесник пылит.

— Целиком ее не дотащишь, придется разбирать на части. А как иначе?

— Обыкновенно. Вертолет ухватит халупу за шиворот и через пятнадцать минут доставит. Перед обедом пойдешь к соседу, потолкуете о плотине и бобрах, а потом о корчме.

— Вот тебе раз, что же я ему скажу?

— Постарайся не сказать того, что мы о нем говорили. Остальное утрясется. Осторожнее, лесничиха не простит тебе раздавленной индюшки.

Застолье на заимке, как и следовало ожидать, благо хозяева славились гостеприимством, затянулось до рассвета. Я пробовал завести речь о корчме, но ничего не получалось. Лесничиха моментально вскакивала из-за стола и убегала на кухню, а лесник тут же обрывал разговор.

— Хозяйка дома летучая, вот и дом летучий.

Это могло что-то значить, могло ничего не значить. Атмосфера была семейная и приятная, но все более зловещая. Сальва пил, Аська все заметнее замыкалась в себе. Меня растрогала лососина в маринаде, а колбаса по-польски, поданная к раннему завтраку, и вовсе восхитила. Лесничиха сияла и, кажется, в конце концов я ей понравился.