Карел Чапек - Карта

Есть люди, что собирают почтовые марки; а иные хранят все открытки, когда-либо ими полученные; и время от времени они начинают их перебирать: смотри-ка, бульвар Де-ля-Пуассоньер — как она сюда попала? А вот Тараскон — и перед стеной замка все стоит этот человечек, уставившись в аппарат; кто б это был? Съездить бы туда: я бы посмотрел, стоит он там еще? Брно, Нюрнберг, Табор, а вот даже вид Александрии, надо же…

А есть и такие, что хранят старые расписания поездов; и в минуты тяжелой хандры, когда человек уж и не знает, за что взяться, начинают они искать по расписанию, как доехать до Полице или, скажем, до Лиссабона; почему именно Полице или Лиссабон, не знаю, но только им становится легче, когда они узнают, что есть или был такой поезд, которым можно или можно было уехать, бросив тут все как есть, далеко-далеко — в Полице или в Лиссабон.

Но самое лучшее — лучше открыток с видами и лучше расписаний поездов — это географические карты. Конечно, я имею в виду не те, пестро-пятнистые, с красными, желтыми и зелеными государствами да черными железными дорогами, но те, где низменности помечены зеленым цветом, как нежнейшие луга, в зелень которых можно погрузиться взором, а возвышенности белесо-желтые, как иссохшая глина или спелые хлеба; горы повыше — коричневые, бурые, как скалы, ржавые, как мхи, еще более высокие горы — мрачного темного цвета; это уже голый камень, а надо всем — белые точки и бляшки: вечные снега. А еще тут есть голубые жилки — это реки, и извивы их так и тянут тебя за собой, и лазурные озера, сплошь закрашенные небесно-голубым, — зеркальца, не отражающие ни единого облачка; голубые в полоску болота и вечносиние моря, и пустыня с россыпью точек, подобная горке песку, в котором ты играл, когда был малышом.

И ты глазами прощупываешь карту, будто оглаживаешь ладонью весь земной шар. Вот тут зеленый язычок низменности проник в каштаново-коричневую область гор. О душа моя, как прекрасна эта прогулка по зеленому лугу среди скал! Там растет наперстянка и вербена, и полевые гвоздички, и темный чобор; внизу же, в лугах, — незабудки и ольшаник, и трепещут крылышками голубые мотыльки, пьяные от влажного воздуха. Но перейди сюда, на эти русые волнистые холмы, вклинившиеся в зеленые долины потоком злаков; здесь бредешь ты по выбеленным тропкам, солнце светит тебе в макушку, и желтый махаон скользит, как парусник, над светлой и пушистой от колосьев нивой. И ты видишь красные крыши деревушек, потому что города все сбежали вниз в долины, и лепятся, как вытаращенные глазки, к голубым жилкам рек. Ты двигаешься от города к городу; обнаруживаешь городки столь потаенные, будто их, как реликвию, запрятали в самый дальний угол в ящике письменного стола, читаешь названия, которые никогда не появляются в газетах, ибо жизнь под ними течет тихо и безмятежно; ты найдешь среди них и такие, которые манят и притягивают к себе, будто там ждет тебя нечто прекрасное и удивительное. Ты останавливаешься перед хмурым бастионом гор; погружаешься в лощину и обращаешь взор наверх, туда, куда, точно дикие козы, вскарабкались верхушки гор; ты открываешь долины, полные уединения, где уже нет дорог и в которые ты жаждешь проникнуть, ибо, кто знает, может, именно там и скрыто прекраснейшее место на земле? Ты ищешь свой путь среди гор и людей; ты ищешь пу́стынь, покинутую людьми, но не богом, или дальние скоростные трассы, которые умчали бы тебя к новой жизни, захлестнув гомоном разноязычных голосов: ах, если б можно было начать жизнь сначала!

Да, прекрасны географические карты и полны таинственных знаков. Так хочется быть всюду; так хочется прожить все жизни, какие ни на есть на земле; так хочется все познать и всюду остановиться, насытившись усталостью и этим своим знанием. Но тебя не хватает и на то, чтобы прожить и прочувствовать даже карту мира, прочитать все ее знаки. Лишь изредка предпринимаешь ты по ней молчаливое путешествие глазами — и видишь многое, как видит странник, который хоть и не ставит перед собой цели, но все же странствует не напрасно.

1924