Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

– Роман Гаврилович ждет.

Военные вскочили, подняли штатского, и все трое скрылись за дверью кабинета.

Пробыли они там минуты две–три, вдруг из–за двери донесся нечеловеческий вопль, и тут же дверь распахнулась и те же военные повели своего штатского через приемную, но был он совсем не похож на того самоуверенного человека, который совсем недавно пересек порог лужинского кабинета. Он был уже без пиджака, в нижней, разорванной на спине рубахе, он шел, низко наклонив голову и вяло перебирая полусогнутыми ногами, а военные держали его с двух сторон, чтобы не упал.

Затем появился Лужин. Без улыбки, но возбужденный, следом за посетителями выскочил он в коридор, и оттуда Ермолкин услышал его громкий голос:

– Ведите его вниз и там поговорите. Постарайтесь его убедить!

Лужин вернулся, побежал к своему кабинету, но у порога обернулся, увидев Ермолкина:

– Ну как у вас? Все готово?

– Почти, – сказал Ермолкин, переживая разнообразные чувства. – Я сейчас. Еще немного.

– Чудовищно сожалею, – улыбнулся Лужин. – Но времени нет. Совершенно. Давайте что есть.

Он побежал впереди Ермолкина по кабинету. Изящным движением ноги зашвырнул валявшийся на полу темно–синий пиджак, сел за свой стол, и голова его во все зубы улыбнулась Ермолкину.

– Прошу. – И маленькая ручка перекинулась через стол.

Дрожа от страха, Ермолкин протянул написанное.

– Так, – сказал Роман Гаврилович, поднеся бумагу к глазам. – «С большим трудовым подъемом встретили…» Это статья?

– Нет, – потупился Ермолкин. – Это мои признания.

– Оригинально, – поощрил Лужин. – Очень даже. Но как–то. Все же. Издалека.

– Я ведь все–таки журналист, – скромно улыбнулся Ермолкин.

– А–а, ну да. Понятно. Свой стиль. Очень неповторимый. Вообще–то говоря, другие у нас пишут проще. Некоторые прямо начинают: я, такой и сякой, сделал то–то и то–то. Но обычно. Это. Не журналисты. Впрочем. Попадаются и… Ну что ж, – сказал он, выдвигая ящик стола и кладя в него сочинение Ермолкина. – Почитаем. С удовольствием. Превеликим. Чудовищное наслаждение заранее предвкушаю.

Он задвинул ящик и улыбнулся Ермолкину.

– А скажите, пожалуйста, – волнуясь, спросил Ермолкин, – что мне за это будет?

– За что? – переспросил Лужин. Он понятия не имел, за что «за это». – Ну вообще меру наказания определяем не мы, а суд. Однако. Если. Иметь в виду. Законы времени военного…

– Но я прошу учесть, что я с повинной, – поспешно перебил Ермолкин.

– Ах да, – спохватился Лужин. – Чуть было не упустил. Значит, так. Если учесть, что, с одной стороны. Действуют законы военного. А с другой стороны, тот факт, что вы явились сами, а не то, что мы вас разыскивали, то… учтите, я за суд решать не берусь… это мое частное мнение… но я думаю. Так лет. Может быть, десять.

– Десять лет! – в ужасе закричал Ермолкин. – Я же это сделал не нарочно!

– Именно это вас и спасет, – объяснил Лужин. – Если бы вы сделали это нарочно, мы бы вас расстреляли.

У Ермолкина голова пошла кругом. Он обмяк. Он закрыл лицо руками. И так сидел очень долго. Отнял руки от лица и опять увидел перед собой доброжелательное лицо Лужина.

– У вас еще есть вопросы? – спросил Лужин любезно.

– Нет, нет, у меня все.

– Так, а чего же вы, собственно, ждете?

– Да я жду… ну, когда меня… это самое… уведут, – нашел нужное слово Ермолкин.

– А–а, – кивнул Лужин, – понятно. Чудовищно огорчен. Но пока. Не можем. Никак. Так что езжайте к себе. Работайте. Пишите про трудовой подъем. И ждите. За нами не пропадет. Как только понадобитесь, так я за вами сразу кого–нибудь подошлю. А пока всего хорошего. Впрочем, одну минуточку. Вас, случайно, Куртом? Не звали никогда? Нет?

– Меня? Куртом? – Ермолкин пожевал губами. – Ваш этот… назвал меня мерином. А Куртом…

– Нет? – спросил Лужин.

– Нет.

– Очень жаль, – улыбнулся Лужин. – Позвольте ваш пропуск. Я подпишу.

Говорят, потом в компании своих друзей Лужин рассказывал о несчастном редакторе и ужасно смеялся. Говорят, что он собирался как–нибудь на досуге почитать написанное Ермолкиным, но то забывал, то руки не доходили, а потом, при отступлении наших войск, часть архива была уничтожена, а вместе с ней и рукопись Ермолкина. Чудовищно жаль.

19

«Лейтенанту ФИЛИППОВУ

Весьма срочно!

Совершенно секретно со спецкурьером!

Рамзай, ссылаясь на сведения, полученные от немецкого посла Отто, сообщает из Токио, что в районе Долгова приступил к активным действиям личный агент адмирала Канариса по кличке Курт, прежде законсервированный. Судя по косвенным показаниям, имеет доступ к секретам государственной важности. Уточняющих данных пока не имеется.