Леонид Ленч - Заноза [Рассказы]

— Плохо твое дело, Павел Петрович, — бормочет Пал Палыч, обсыпая табаком небесно-синий конверт, — не хотит тебя папка твой окрестить, не хотит!

— Отойдите, папаша! — пугается Серафима, и слезы ее мгновенно высыхают. — От вас водкой пахнет.

— Ничего, пускай привыкает!

— И табак вы на него сыплете!

— Слабая набивка! — оправдывается Пал Палыч и, бросив папиросу на пол, продолжает деланным ёрническим голосом бормотать над внуком: — Агу, Павлушка, агу, вставай на ножки, топай креститься самоходкой. «Отец дьякон, давай купель на кон, я в нее мыр… ныр… ну и баста!.. Агу!..»

Он выпрямляется, покачиваясь на кривых, слабых ногах, говорит сокрушенно:

— И кумовья, поди, уже ждут у церкви, как договорились. Неудобно как получается. Неморально!

— Ну, идешь?! — резко спрашивает мужа Серафима.

— Симочка, я же тебе объяснял ситуацию… и перспективу рисовал… и одним словом… христом-богом тебя прошу — не настаивай.

— И я тебе ситуацию рисовала. Первое — не верю я, что тебе квартиру дадут, а второе — я из родительского дома все равно никуда не поеду. Вот при папе и маме говорю. Сыном клянусь!

Сима плачет. Светлые, очень крупные слезы быстро бегут по ее румяным щекам. Болезненно морщась, Петька рывком поднимается со стула и, прижимая одной рукой к себе небесно-синий конверт с сыном, другой хватает с вешалки кепку.

— Ладно, пошли!

…На главной улице поселка людно и шумно. Погода хорошая. Кто вышел просто погулять, кто спешит в магазин. Люди заполнили не только тротуар, но и проезжую часть улицы, и шоферы грузовиков безо всякого стеснения сигналят вовсю, просят пешеходов посторониться.

Подле ларька «Соки-воды» два подвыпивших гражданина в одинаковых клетчатых рубашках громко ссорятся из-за стакана, который им нужен отнюдь не для сока и отнюдь не для воды. Один пытается отнять стакан у другого, и уже пихает соперника ладонью с растопыренными пальцами в грудь, и уже страшно рычит: «Я с тебя сейчас сок пущу!» — а пожилая ларечница в белом полотняном пиджаке, высунувшись из своего фанерного гнезда чуть не до половины туловища, успокаивает драчунов ласковым грудным сопрано:

— Миленькие вы мои, вы сперва посуду поставьте, а потом уж деритесь на доброе здоровьичко.

Куда-то бесшумно промахнула по горячему асфальту цепочка мальчиков-велосипедистов. Мальчики все как на подбор — аккуратные, светловолосые, в новеньких желтых с белыми воротничками майках, в синих трусах — заводская юношеская команда. У них не то пробег, не то тренировка. На Петьку с его небесносиним конвертом в руках и на Симу со следами недавних слез на щеках никто не обращает внимания, но Петьке кажется, что все прохожие смотрят на него с насмешкой и осуждением, потому, что все знают, куда и зачем он несет своего сына. Скорей бы свернуть на тихую боковую улицу, ведущую к церкви! Вот и поворот. На углу на заборе — свежая афиша. Петька останавливается. Что такое?

«Клуб „Красный луч“.

Сегодня в 7 час. 30 мин. вечера состоится лекция-беседа

„Почему я отрекся от религии?“.

Читает бывший священник Александр Шикунов.

Ответы на записки.

По окончании — танцы. В первый раз — модный танец „Липси“.

Играет оркестр усиленного состава.

Цена билета 30 коп.»

Петька с волнением оборачивается к жене и видит, что она тоже читает клубное объявление, по-детски шевелит губами — повторяет про себя строку за строкой.

Вот дочитала до конца. Сейчас взглянет на Петьку, и в глазах ее, наверное, появится выражение милого смущения, которое Петька так любит, и она — прелестная, дорогая, — скажет два слова: «Идем домой!» Всего лишь два слова!

Прелестная и дорогая взглянула. Глаза безразличные, безмятежно-сытые, как у породистой коровы.

— Пожалуй, можно будет пойти. Часам к девяти! Покормить Павлушку и сбегать на часок, посмотреть на этот «Липси». И что в нем такого особенного?!

— Идем домой! — дрогнувшим голосом говорит Петька.

— Ты опять?!

— Да ты посмотри, «они» сами от своего дела отрекаются. Что же получается, подумай сама овечьей своей головой: «они» — оттуда, а мы — туда?!

Серафима молчит, обиженно закусив нижнюю капризно-чувственную губку.

— Слово тебе даю, Николай Сергеевич обещал квартиру! — говорит Петька с мольбой и укором. — И в завкоме обещали. Можешь, сказали, твердо надеяться, Кошелев. А пока… если Матрена Григорьевна будет агрессничать, перебьемся как-нибудь. В общежитии поживем, отведут уголок какой ни на есть. Не пропадем!