Тонино Гуэрра: Истории тысячного года, или Приключения Тысячемуха, Початка и Недорода

Когда процессия остановилась неподалеку от трех друзей, они преклонили колени. И тут к трем «монахам», а вернее, к Тысячемуху, Початку и Недороду в одеянии монахов приблизился кардинал и произнес:

— Его святейшество желает, чтобы его исповедал один из вас троих.

— Какое святейшество? — пролепетал Початок.

— Его святейшество папа. Эту великую честь он хочет оказать самому бедному и кроткому из вас.

Под ногами у трех друзей сразу образовались три желтые лужицы, так велик был их страх.

— Самый кроткий из нас ты, Початок, — сказал Недород.

— Нет, нет, я вовсе не кроток.

— Я и подавно, — заявил Недород.

— Как?! Вы оба голодны и босы. Может ли человек быть беднее и смиреннее?! — воскликнул Тысячемух.

— Ты тоже голоден и бос, — сказал Недород.

— Да, но у меня когда-то был конь. И потом меня обуревает гордыня. Я недостоин исповедовать папу.

Кардинал суровым голосом приказал им решать, и поскорее.

Тысячемух повернулся к друзьям и стал считать.

— Эни-бени, рики-паки, буль-буль, парики-шмаки, деус-деус, космо-деус, бац. — Он ткнул рукой Початка: — Тебе, — но тот сразу пустился наутек.

Недород тоже попытался было бежать, но Тысячемух вовремя схватил его за ногу. И снова принялся считать:

— Эни-бени, рики-паки…

На этот раз идти выпало Недороду. Но тот силой вырвался и помчался куда глаза глядят. Кардинал стоял и смотрел на всю эту сцену, разинув рот от изумления. Тысячемух взглянул на кардинала и медленно направился к паланкину с белым балдахином. Дрожащими руками раздвинул полог и просунул голову внутрь, чтобы исповедать папу. От страха и стыда он зажмурил глаза. Под балдахином пахло ладаном и еще чем-то терпким.

Папа говорил что-то кротким голосом, но Тысячемух не понимал ни слова. Каждое из них кончалось на «ус», «ум», «ибус», «орум», из чего Тысячемух догадался, что папа говорит по латыни. Потом его холодная рука легла Тысячемуху на голову. Папа поцеловал ему руку, а затем легонько ткнул его пальцем лоб. Папская исповедь закончилась.

Процессия калек, убогих и солдат снова двинулась в путь, распевая псалмы, которые уносило вдаль ветром.

А Тысячемух так и остался стоять с закрытыми глазами, пока не подошли Початок и Недород. Тут он открыл глаза и заговорил. Но изо рта вылетали почему-то лишь непонятные слова, которые кончались на «ус», «ум», «ибус», «орум».

И вот Тысячемух, Початок и Недород пошли дальше. Они плелись через поле, то и дело задевая ногой край сутаны и спотыкаясь. Падали, снова вставали и уныло брели дальше. Они по опыту знали, что, когда ты, умирая от голода, чудом держишься на ногах, еще и не такое случается.

Вдруг все трое бросились за низко летящей птицей. Поймали ее, очистили от перьев, собрались жарить и тут только увидели, что это… бабочка. Уж лучше еще потерпеть, чем есть бабочку. Ты съедаешь бабочку или там саранчу в надежде унять голод, а в животе поднимается целая буря. Теперь он требует еще и три бифштекса, курицу, два яйца и вареную грушу.

Тысячемух все это знает наизусть. Поэтому, увидев на земле пять желудей, он пинает их ногой.

— Желуди — еда для свиней.

— Какие свиньи? Где они? Скорее, может, мы их еще догоним! — закричал Початок.

— О чем это вы? — спросил Недород.

— О свиньях.

— Каких свиньях? — не понял Недород.

— Которые удрали.

— Куда они удрали, эти чертовы свиньи? — разволновался Тысячемух.

— Тебе лучше знать.

Но Тысячемух молчит, он и сам не знает, куда девались свиньи. В голове у него сплошной шум и звон, а в таких случаях лучше молча идти вперед и вперед. Куда-нибудь да придешь.

Они и в самом деле подошли к воротам монастыря. Недород все-таки не поверил в это чудо, пока ворота не открылись и не появился монах-сторож.

— Привет тебе, брат во Христе, — сказал Тысячемух.

— Да будет благословен господь, — ответил монах.

— Кто-кто? — не понял Початок.

— Господь.

— Конечно, да будет благословен. А что дальше? — сказал Недород.

Монах-сторож засомневался, понятно, не в существовании бога, а впускать или не впускать трех оборванцев с голодными глазами.

Но все-таки они тоже братья-монахи, и он их впустил.

— Ну, а что теперь будем делать? — спросил Початок у Тысячемуха.

— Подождем, когда зазвонит колокол.

— А потом?

— Потом нам дадут поесть, — неуверенно сказал Тысячемух.

— А если колокол не зазвонит?

— Значит, он сломался.

— И тогда нас не накормят? — заволновался Початок.