Евгений Коротких - Черный театр лилипутов

Мало быть рожденным — важно быть услышанным!

Ему нечего жрать, денег хватает ровно на столько, чтобы 500 раз двинуть смычком туда и обратно, жена сумасшедшая, но скорее всего ее нет, счастливый ребенок, если лишен слуха, и наконец…

ЕГО НИКТО НЕ ХОЧЕТ СЛУШАТЬ! Абсолютно никто! Скажите людям, что после концерта будут раздаваться бесплатные путевки на Гавайи, зайдите в медвытрезвитель и скажите, что пятнадцать суток заменяются часовым прослушиванием симфонического оркестра — после этого посмотрите на себя в зеркало.

Давайте быстрее вспомним себя! Не мы ли первые летим к розетке, когда диктор с милой улыбкой приглашает послушать симфонический оркестр под управлением, ну скажем, Васькина. Одна только мысль мелькает у нас в голове: «Быстрее, быстрее, как бы не опоздать, не дай бог еще услышать, под чьим управлением».

А эти ребята напрасно тянут сложнейшую увертюру, которую репетировали годами, дирижер в экстазе и от чувства гордости за свой слаженный коллектив беснуется за пультом… Но для кого?

Для Полета нужна чистая Душа, которая не измеряется рублями. В этой душе чувства — лавина, их чуть тронуть — и соль на глазах, и ужас в душе… Черная дыра — лажа по сравнению с этим сгустком энергий. Кто может показать мне человека с такой огромной и чистой душой? Где ты, ископаемый?… который, как на праздник, приходит в пустой нестоличный зал поклониться искусству и его нищим, но верным служителям. Где ты, рептилий? Где? Отзовись!

А кто же ты, периферийный лабух в шикарной бабочке? Кто тебя знает, кроме нескольких сумасшедших?

Ты боишься Земли — твоя родина Космос, ты боишься приземлиться, боишься оказаться лицом к лицу с реальностью, и поэтому твоя жизнь — вечный Полет, который никому не нужен, о котором никто не хочет знать, который не приносит план филармонии и который никогда не сделает твою жизнь такой же красивой, как твоя бабочка.

И сколько же суждено тебе еще летать с поднятой головой, с окладом кладбищенского сторожа и двадцатирублевой подачкой за вредность, чтобы пробить путь к осоловевшим сердцам людей…

Лабух симфонического оркестра! Борись за наши души, тебе ничего больше не остается, этим ты спасаешь и свою!

Каждый эстрадный коллектив в Куралесинской филармонии — это государство в государстве. Здесь можно понять все или ничего.

— Я восемь раз видел северное сияние из-за двух непорванных билетов, которые нашли КРУшники у меня в кармане! — так говорит Яков Давыдович Школьник. — Имею вам сказать больше! Я понял размеры этого зрелища и как оно делается! Я сорок лет организовываю концерты. Желаю сказать еще. Я видел, как валят лес, и даже несколько лет помогал этому негативному явлению. Я — защитник природы! Но и это тоже было шикарное зрелище, и я понял его до конца. Но кто мне может объяснить, как делаются зрелища в Куралесинской филармонии, если я, проработав сорок лет администратором, до сих пор этого не знаю!

Так говорит Яков Давыдович Школьник — милейший человек, пятидесяти восьми лет от роду, невысокий, с белым пушком на висках и мраморным черепом, — администратор рок-группы «Чертог дьявола», непостижимый балагур и любимец Куралесинской филармонии, с которым напрасно соперничают его друзья — Веня, Гудок и неизбежное зло, которое имеется в любой артистической богадельне, — Горох.

Веня и Гудок — пожилые администраторы, но любящие искусство до известных пределов.

— Хочу вам сказать, что за искусство надо страдать! — так начинает Яков Давыдович свою речь, когда они собираются вместе.

— Веня, у тебя еще есть шанс, я соберу тебе передачку, но только сделай за меня левый концерт по своим билетам, не уноси их в могилу!

Веня, щупленький администратор сборного коллектива (солянки), пугливо осматривается по сторонам, но видя, что незнакомых лиц нет, делает страшное лицо и, обращаясь к Гудку, важному, шикарно и безвкусно одетому администратору танцевального коллектива «Этот мотылек», пищит, хватаясь за голову:

— Гудок! Что говорит этот человек! Что он кочумает? Он построил Вене при жизни памятник и хочет его посадить при жизни в тюрьму! Он собирается кормить мою семью в столовой из консервной банки, а мне десять лет носить передачку из вареных картофельных глазков!

Гудок взмахивает огромным кулаком, на котором нанизан рубин в золотой оправе, и рычит:

— Мы его убьем, Веня! Ему не придется выковыривать картофельные глазки для передачки, но неужели ты действительно хочешь унести концертные билеты с собой в могилу? Твоя семья не будет черпать гороховый суп из консервной банки и закусывать его килькой, если ты поделишься половиной со мной! Веня, зачем страдать от искусства — пусть оно страдает от нас!