Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Лицо неприкосновенное

— Ну, как рыбка ловится?

Плечевой прислонил удочку к забору, зажал прут с рыбой под мышкой и, свертывая самокрутку, сказал неохотно:

— Какая там ноне ловитьба! Это несчастье одно, а не рыба. Кошке отдам, пущай жрет. Раньше, бывало, щуки на блесну ловились во какие. — Он прикурил от Ивановой цигарки и, коснувшись правой рукой левого плеча, вытянул левую руку, показывая, какие именно были щуки. — А сейчас щуку здесь днем с огнем не найдешь. Караси их, что ли, пожрали. А ты что ж, с Нюркой живешь? — переменил он ни с того ни с сего разговор.

— Ага, с Нюркой, — согласился Иван.

— И после службы думаешь с ней оставаться? — допытывался Плечевой.

— Не решил еще, — задумчиво сказал Иван, не зная, стоит ли доверять свои сомнения малознакомому человеку. — Вообще, конечно, Нюрка — баба справная и видная из себя, но и я ведь тоже еще молодой, обсмотреться надо сперва, что к чему, а потом уж и обзаводиться по закону в смысле семейной жизни.

— А на что тебе обсматриваться? — сказал Плечевой. — Женись, да и все. У Нюрки все ж таки своя изба и своя корова. Да где ж ты еще такое найдешь?

— Вообще-то верно…

— Вот я тебе и говорю — женись. Нюрка — баба очень хорошая, да, тебе про нее никто плохого не скажет. Она вот сколь ни жила одна, никогда ни с кем не путалась, и мужика у ей отродясь никакого не было. Только с Борькой одним и жила, да.

— С каким Борькой? — насторожился Иван.

— С каким Борькой? А с кабаном ейным, — охотно объяснил Плечевой.

Чонкин от неожиданности подавился дымом, закашлялся, бросил цигарку на землю и раздавил ее каблуком.

— Брось чудить, — сказал он сердито. — Какого еще такого кабана выдумал?

Плечевой посмотрел на него голубыми глазами.

— А чего я тебе сказал? Тут ничего такого и нет. Известно, женщина одинокая, а ей тоже требуется, да. И сам посуди — ему уж в обед сто лет, а она его резать не хочет, а почему? Да как же его зарежешь, если, бывало, она в постелю, а он до ее. Накроются одеялом и лежат, как муж и жена. А так кого хоть на деревне спроси, и тебе каждый скажет: лучше Нюрки никого не найти.

Довольный произведенным впечатлением, Плечевой взял удочку и не спеша пошел дальше, попыхивая цигаркой, а Чонкин долго еще стоял с отвалившейся нижней челюстью, провожая Плечевого растерянным взглядом и не зная, как относиться к только что услышанной новости.

Нюра, подоткнув юбку, мыла в избе полы. Распахнулась дверь, на пороге появился Чонкин.

— Погоди, протру пол, — сказала Нюра, не заметив его возбужденного состояния.

— Нечего мне годить, — сказал он и прошел в грязных ботинках к вешалке, где висела винтовка. Нюра хотела заругаться, но поняла, что Чонкин чем-то расстроен.

— Ты чего? — спросила она.

— Ничего. — Он сорвал винтовку и вскрыл затвор, чтобы проверить патроны. Нюра с тряпкой стала в дверях.

— Пусти! — Он подошел с винтовкой в руках и попытался отодвинуть ее прикладом, словно веслом.

— Ты чего это надумал? — закричала она, заглядывая ему в глаза. — На что ты ружье берешь?

— Пусти, сказано тебе. — Он двинул ее плечом.

— Скажи — зачем? — стояла на своем Нюра.

— Ну ладно. — Чонкин поставил винтовку к ноге и посмотрел Нюре в глаза. — Чего у тебя было с Борькой?

— Да ты что? С каким Борькой?

— Известно, с каким. С кабаном. Ты с им давно живешь?

Нюра попыталась улыбнуться:

— Ваня, ты это шутейно, да?

Этот вопрос почему-то совершенно вывел его из равновесия.

— Я вот тебе дам шутейно! — Он замахнулся прикладом. — Говори, стерва, когда ты с им снюхалась?

Нюра посмотрела на него ошалелым взглядом, как бы пытаясь понять, не сошел ли он с ума. А если нет, значит, она сумасшедшая, потому что ее бедный рассудок не мог охватить смысла того, что было здесь сказано.

— Господи, что же это такое творится! — простонала Нюра.

Она выпустила из рук тряпку и, обхватив голову мокрыми руками, отошла к окну. Села на лавку и заплакала тихо, беспомощно, как плачут больные дети, у которых не хватает сил плакать громко.

Такой реакции на свои слова Чонкин не ожидал. Он растерялся и, топчась у открытых дверей, не знал, как ему поступить. Потом прислонил винтовку к стене и подошел к Нюре.

— Слышь, Нюрка, — сказал он, помолчав, — ну, если чего и было, я ж ничего. Я его шмальну, и все, и дело с концом. По крайности, хоть мясо будет, какое там никакое. А то бегает по двору, как собака, только хлеб зазря переводит.

Нюра все так же плакала, и Чонкин не понял, слышала она его или нет. Он провел своей шершавой ладонью по ее волосам и, подумав, сказал иначе: