Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Лицо привлеченное

— Роман Гаврилович ждет.

Военные вскочили, подняли штатского, и все трое скрылись за дверью кабинета.

Пробыли они там минуты две-три, вдруг из-за двери донесся нечеловеческий вопль, и тут же дверь распахнулась и те же военные повели своего штатского через приемную, но был он совсем не похож на того самоуверенного человека, который совсем недавно пересек порог лужинского кабинета. Он был уже без пиджака, в нижней, разорванной на спине рубахе, он шел, низко наклонив голову и вяло перебирая полусогнутыми ногами, а военные держали его с двух сторон, чтобы не упал.

Затем появился Лужин. Без улыбки, но возбужденный, следом за посетителями выскочил он в коридор, и оттуда Ермолкин услышал его громкий голос:

— Ведите его вниз и там поговорите. Постарайтесь его убедить!

Лужин вернулся, побежал к своему кабинету, но у порога обернулся, увидев Ермолкина:

— Ну как у вас? Все готово?

— Почти, — сказал Ермолкин, переживая разнообразные чувства. — Я сейчас. Еще немного.

— Чудовищно сожалею, — улыбнулся Лужин. — Но времени нет. Совершенно. Давайте что есть.

Он побежал впереди Ермолкина по кабинету. Изящным движением ноги зашвырнул валявшийся на полу темно-синий пиджак, сел за свой стол, и голова его во все зубы улыбнулась Ермолкину.

— Прошу. — И маленькая ручка перекинулась через стол.

Дрожа от страха, Ермолкин протянул написанное.

— Так, — сказал Роман Гаврилович, поднеся бумагу к глазам. — «С большим трудовым подъемом встретили…» Это статья?

— Нет, — потупился Ермолкин. — Это мои признания.

— Оригинально, — поощрил Лужин. — Очень даже. Но как-то. Все же. Издалека.

— Я ведь все-таки журналист, — скромно улыбнулся Ермолкин.

— А-а, ну да. Понятно. Свой стиль. Очень неповторимый. Вообще-то говоря, другие у нас пишут проще. Некоторые прямо начинают: я, такой и сякой, сделал то-то и то-то. Но обычно. Это. Не журналисты. Впрочем. Попадаются и… Ну что ж, — сказал он, выдвигая ящик стола и кладя в него сочинение Ермолкина. — Почитаем. С удовольствием. Превеликим. Чудовищное наслаждение заранее предвкушаю.

Он задвинул ящик и улыбнулся Ермолкину.

— А скажите, пожалуйста, — волнуясь, спросил Ермолкин, — что мне за это будет?

— За что? — переспросил Лужин. Он понятия не имел, за что «за это». — Ну вообще меру наказания определяем не мы, а суд. Однако. Если. Иметь в виду. Законы времени военного…

— Но я прошу учесть, что я с повинной, — поспешно перебил Ермолкин.

— Ах да, — спохватился Лужин. — Чуть было не упустил. Значит, так. Если учесть, что, с одной стороны. Действуют законы военного. А с другой стороны, тот факт, что вы явились сами, а не то, что мы вас разыскивали, то… учтите, я за суд решать не берусь… это мое частное мнение… но я думаю. Так лет. Может быть, десять.

— Десять лет! — в ужасе закричал Ермолкин. — Я же это сделал не нарочно!

— Именно это вас и спасет, — объяснил Лужин. — Если бы вы сделали это нарочно, мы бы вас расстреляли.

У Ермолкина голова пошла кругом. Он обмяк. Он закрыл лицо руками. И так сидел очень долго. Отнял руки от лица и опять увидел перед собой доброжелательное лицо Лужина.

— У вас еще есть вопросы? — спросил Лужин любезно.

— Нет, нет, у меня все.

— Так, а чего же вы, собственно, ждете?

— Да я жду… ну, когда меня… это самое… уведут, — нашел нужное слово Ермолкин.

— А-а, — кивнул Лужин, — понятно. Чудовищно огорчен. Но пока. Не можем. Никак. Так что езжайте к себе. Работайте. Пишите про трудовой подъем. И ждите. За нами не пропадет. Как только понадобитесь, так я за вами сразу кого-нибудь подошлю. А пока всего хорошего. Впрочем, одну минуточку. Вас, случайно, Куртом? Не звали никогда? Нет?

— Меня? Куртом? — Ермолкин пожевал губами. — Ваш этот… назвал меня мерином. А Куртом…

— Нет? — спросил Лужин.

— Нет.

— Очень жаль, — улыбнулся Лужин. — Позвольте ваш пропуск. Я подпишу.

Говорят, потом в компании своих друзей Лужин рассказывал о несчастном редакторе и ужасно смеялся. Говорят, что он собирался как-нибудь на досуге почитать написанное Ермолкиным, но то забывал, то руки не доходили, а потом, при отступлении наших войск, часть архива была уничтожена, а вместе с ней и рукопись Ермолкина. Чудовищно жаль.

Лейтенанту ФИЛИППОВУ

Весьма срочно!

Совершенно секретно со спецкурьером!

Рамзай, ссылаясь на сведения, полученные от немецкого посла Отто, сообщает из Токио, что в районе Долгова приступил к активным действиям личный агент адмирала Канариса по кличке Курт, прежде законсервированный. Судя по косвенным показаниям, имеет доступ к секретам государственной важности. Уточняющих данных пока не имеется.