Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Перемещенное лицо

Он идет по улице, он никого не боится, он никому не нужен, и это счастье — быть никому не нужным!

В одиннадцатом часу ночи вереница черных машин подкатила к воротам уже описанной нами дачи. Из машин высыпали одинаково упитанные люди в темных пальто с серыми каракулевыми воротниками и шапками из того же меха. Вышел хозяин дачи в маршальской шинели и фуражке.

Начальник охраны доложил, что на даче все в порядке, караул в полном составе несет службу.

— Хорошо, — сказал хозяин и повернулся к людям, приехавшим вместе с ним: — А вы зачем приехали? Куда собрались?

Среди приехавших возникло замешательство. Они жались друг к другу, не зная, как себя вести и что отвечать. Смелее других оказался, конечно же, Лаврентий Павлович. Он выдвинулся вперед:

— Дорогой Коба, ты же сам приглашал нас на ужин.

— Я передумал, — отвечал мнимый Коба. — Мне надоели ваши мерзкие рожи. А твоя, Лаврентий, рожа — особенно. Убирайтесь.

Его соратники знали свое место. И знали, как вести себя в таких случаях. Они немедленно рассеялись по машинам и исчезли в них, бесшумно прикрывши дверцы. И машины тихо, как на цыпочках, одна за другой ушли в темноту.

Войдя в дом, Сталин сбросил шинель на сундук, стоявший в прихожей, подошел к двери в одну из четырех спален. К нему подскочил новый начальник охраны Иван Хрусталев:

— Товарищ Сталин, какие будут распоряжения?

— Убирайтесь все вон! — сказал Сталин.

И закрылся в комнате. Что было дальше, подробностей не знает никто. Охранники, оставшиеся за дверью, слышали, как он ходил по комнате необычным для него быстрым шагом. Дверь была закрыта наглухо, но где-то вверху сквозь узкую щель проникала еле заметная полоска света и запах дыма папирос «Герцеговина Флор». Было тихо. Однако в два часа ночи тайно установленная Берией служба прослушивания телефонов зафиксировала разговор, который нам показался бы странным, если бы мы не знали, в чем дело.

Звонок был от товарища Сталина из Кунцева актеру товарищу Меловани. Вот полная расшифровка состоявшегося разговора:

С.:Добрый вечер.

М.(недовольно): Какой вечер? Уже третий час ночи.

С.:Извините, но я знаю, что вы поздно ложитесь. Я тоже. Вы знаете, кто с вами говорит?

М.:Догадаться не трудно.

С.Да, наверное. Я надеюсь, вы еще помните мой голос по старым фильмам.

М.:Ну и что?

С.:Хочу вам сказать, что вы сегодня замечательно играли.

М.(не без иронии): Приятно слышать от профессионала.

С.У вас только один недостаток. Вы своей игрой затмеваете всех остальных, и это неправильно. В слаженном спектакле очень талантливый актер должен сдерживать себя и не слишком превосходить других. Но у вас такой талант, что вы всегда будете выделяться.

М.:Это не талант, а характер. Я всегда был лидером.

С.:И стремление к лидерству у вас сохранилось?

М.:Не знаю. Может быть, да.

С.:А скажите, пожалуйста, как бы вы отнеслись, если бы мы опять поменялись ролями? (Длинная пауза.) Почему вы молчите?

М.:Это серьезно?

С.:Можно так считать.

М.:Можно считать или серьезно?

С.(после долгой паузы): Очень серьезно.

М.:Тогда я должен подумать. Вы не меняли номер прямого телефона? Я подумаю и позвоню.

Через полчаса в спальне якобы Сталина раздался звонок. Его слышала охрана. Сталин взял трубку и в ответ на свое «алло» услышал одно слово: «Нэт!»

Дальше все известно. Или ничего неизвестно. Потому что свидетельств много, но достоверных — ни одного. Если сложить все показатели, то дело было так. Обычно Сталин, настоящий или подмененный (разницы нет), ложился поздно и поздно вставал. Поэтому, когда дверь его комнаты не открылась в одиннадцать утра, в двенадцать, в час и в два пополудни, никто беспокойства не проявил. В шестнадцать часов начальник охраны Хрусталев и его помощник Лозгачев многозначительно переглянулись, но никакими словами не обменялись. В семнадцать Лозгачев сказал:

— Кажется, товарищ Сталин все еще отдыхает.

Он никогда не сказал бы: товарищ Сталин спит, поскольку предполагалось, что товарищ Сталин не спит никогда.

Начальник ответил, что у товарища Сталина вчера был особенно трудный день: работа, театр, разговоры по телефону.

Оба вздохнули, посочувствовав товарищу Сталину, и замолчали еще на час. В восемнадцать часов десять минут Хрусталев сказал Лозгачеву: