Сергей Никшич: Соседи

И вот Хома замер на краю воды, понимая, что его счастье вот-вот вильнет хвостом и, наверное, он ее никогда больше не увидит.

И он решил спросить ее:

– Ты вернешься ко мне? Ведь я люблю тебя.

Наталочка серьезно так посмотрела на него и сказала:

– А я и не собираюсь тебя бросать. Ты же мой. Я только поплаваю немного, а там и солнце взойдет, и я опять превращусь в человека, и ты отвезешь меня к себе домой, и я буду тебе женой. А к матери мы не пойдем. Она все торопит, чтобы мы скорее уплыли в северные моря, – мы ведь случайно здесь. И если она поймет, что я хочу у тебя остаться, она может убить тебя. Но хватит об этом, мы поговорим потом, а сейчас бросай меня в воду!

И Хома подошел к самой кромке воды и над водой разжал руки, и серебристый хвост русалки соскользнул в живительную для нее воду, но тут приключилась беда – то ли Хома что-то не рассчитал, то ли она никак не могла заставить себя разжать руки, которыми обнимала его за шею, и лишь в последнюю секунду отпустила своего спасителя, но упала она как-то неловко и ударилась виском о каменную ступеньку и безмолвно стала тонуть.

Хома уже было бросился за ней, но вдруг испугался. «Заманивает, – подумал он, – утопить меня хочет. Мне ведь маменька о них в детстве рассказывала, предупреждала. Или вправду тонет?» Но времени на раздумья у него не было, и он, подумав, что ему все равно без нее жизни нет, бросился за ней и вытащил ее на поверхность воды. По левому виску Наталочки обильно текла голубая кровь (ведь в северной стране, до того как она превратилась в русалку, она была принцессой), и она, и так белокожая, казалась в бледном свете луны белой как мел. Хома прижал ухо к ее груди и услышал, что сердце ее еле-еле бьется – жива! А еще через несколько минут она открыла глаза и улыбнулась ему.

– Мне не больно, – сказала она. – Это я во всем виновата – не хотела тебя отпускать, потому что хочу, как лиана, обвиться вокруг тебя, прилепиться к тебе, чтобы ты был всегда моей опорой, всегда был со мной.

И остатки ночи провели они в воде, а под утро, как только первые, робкие еще лучи солнца выхватили из ночного мрака верхушки деревьев на Трухановском острове и принялись золотить шары на Андреевской церкви, Наталочка опять превратилась в девушку, и они выбрались из воды на набережную, и просушили одежду, и решили, что уедут в Горенку и она останется в его комнатушке, а он поедет в контору, чтобы его не выгнали с работы. И на первом же трамвае они отправились домой, любуясь утренним лесом, который медленно просыпался, и легкими дуновениями прогонял белесый туман, спеша подставить себя живительным солнечным лучам.

Но вот и Горенка. Хома оставил Наталочку в своей комнатенке, и та (все-таки женщина остается женщиной, даже если она и русалка!) принялась наводить в ней порядок, а Хома уехал обратно в город. Надо ли и говорить, что думал он только о своей Наталочке, о том, как они заживут, как два голубя, а он накопит денег на учебу и найдет работу получше, а она народит ему детишек с такими же золотыми волосами и голубыми глазами, как и у нее. И тогда они все вместе поедут в далекий Угрив, к его родителям, а те уж не нарадуются своими внуками и внучками, и сядут они за большой стол, и будут обниматься и целоваться, чтобы выразить то, как они рады наконец быть все вместе. Да и что может быть лучше?

Но тут на его плечо легла суровая рука контролера, и сладостные мечты сразу же растаяли, как утренний туман. А контролер был не один, а со стражем порядка, и они увели Хому, который бился, как рыба, выброшенная на берег, и доказывал, что ему надо на работу, что его выгонят с работы, а дома его ждет жена и что он должен привезти еды из города…

Но они его и слушать не захотели и долго-долго писали какой-то скучный протокол, который он подписал, не читая, только бы поскорее уйти, но оказалось, что уйти нет никакой возможности, и его отвели в какую-то комнату с зарешеченными окнами и сказали, что отпустят его через три дня, потому что документов у него нет и он виноват в безбилетном проезде, и в том, что он сопротивлялся, и еще в чем-то. А им нужно установить его личность. И так далее, и тому подобное. А Хома стал доказывать, что не может тут оставаться, потому что у него жена дома одна и без еды и что она погибнет, если его не отпустят, но его и слушать не захотели, и тяжелая металлическая дверь закрылась за глухими к его горю людьми, и он остался наедине со своими печальными мыслями. Вспомнив о том, что Наталочка иногда читает его мысли, он стал мысленно рассказывать ей о том, что с ним приключилось. Но вскоре понял, что она его не слышит.