– Положи мне руку на сердце, согрей меня, замерзаю…
Маня как человек городской не знала, что прикасаться к привидениям опасно, и уже хотела было помочь милой, невидимой девочке, как кот Васька (нет, все-таки в нем жила душа рыцаря!) вцепился ей в ногу сразу четырьмя лапами, чтобы ее отвлечь.
И Маня принялась сражаться с одуревшим котом, а привидение стояло перед ней и нудило о том, что ему холодно и Маня сказала:
– Ну конечно, холодно, если вы в таком легком платье. Может быть, принести вам кофту?
Но в ответ раздались причитания о том, что над ним, привидением, издеваются и ему не хотят помочь так называемые люди, то есть те, кто временно живы, а оно ведь перманентно мертво и неизвестно, что хуже, и поэтому торг неуместен и пусть Маня немедленно к ней прикоснется, но Маня уже сообразила, что здесь что-то не так, да и Васька злобно мяукал на привидение, и это подтверждало самые худшие опасения насмерть перепуганной врачицы. Трудно сказать, чем бы закончилась эта сцена, если бы на улице не показалась знакомая всем и унылая, как конец света, обличность – усталый Тоскливец, наконец-то добравшийся до родного села, шкандыбал к себе домой, чтобы проверить, чем так занята Клара, что не удосужилась навестить его в доме скорби. Увидев Маню, Тоскливец расцвел, как цветок, который обильно унавозили, и стал доказывать ей, что она ему нужна как понятая, чтобы уличить подлую Клару в супружеской неверности, воровстве, женской логике, желании модно за его счет одеваться и по утрам, опять же за его счет, распивать кофий и тому подобных преступлениях и смертных грехах. Маня вообще-то избегала как огня общения с бывшими пациентами, но на ночной улице выбора у нее не было – или нудное привидение, которое, наверное, из-за его занудства и отправили на тот свет, или Тоскливец с его сожительницей, но у них она хотя бы пересидит до, рассвета, а затем уже уедет из этого села, которое запросто даст фору сумасшедшему дому, чтобы никогда больше сюда не возвратиться. Никогда. Это слово Маню испугало. Подсознательно она избегала всего того, что напоминало ей о том, что наше время – всего лишь узор на вечности, которая даже не догадывается о том, что некие микробы придумали себе часы и минуты… И она пошла за Тоскливцем и через несколько минут оказалась перед высоким, добротным забором, из-за которого стыдливо виднелся раздавшийся в ширину и высоту дом, как выразился бы классик, гражданской архитектуры. Тоскливец поплевал на ключ, чтобы тот не скрипел, собак Тоскливец по известным причинам (чтобы не тратиться на их корм) не держал, и они бесшумно, как заговорщики, проникли на территорию усадьбы. Дверь в дом сдалась им почти без боя, и Тоскливец смерчем ворвался в дом и обнаружил, что молоденькая Клара в легком домашнем халатике, почти прозрачном, но почти, а не совсем, играет с соседями в карты за тем столом, за которым Тоскливец любил не спеша обедать и ужинать, при этом попрекая Клару за расточительность и объясняя ей, как именно она должна его ублажить, чтобы он в конце концов соизволил связать себя с ней супружескими узами. От гнева Тоскливец покрылся синюшными пятнами, и Клара уже было понадеялась, что возмущенная душа его побрезгует далее оставаться в темнице тела и воспарит куда-нибудь ввысь и она, Клара, такая молодая и хорошенькая, наконец овдовеет, и продаст этот курятник, и купит миленькую квартирку в городе, и сразу же сыграет свой гамбит с теми, кому посчастливится оказаться ее соседями. Но, увы… Тоскливец умирать не собирался. Более того, он принялся вытаскивать из брюк пояс, но они, так как он похудел в казенном доме, сразу же сползли с его чресл, обнажив бледные бедра с темно-синими прожилками. Соседи попробовали было расхохотаться, но Тоскливец на них замахнулся и они неохотно слезли со стульев, поглядывая на тарелку с крупными ломтями домашней колбасы, которая явно была похищена из неприкосновенного запаса хозяина, и залезли в нору. А Тоскливец решил проучить Клару как следует, потому что она вместо того, чтобы носить ему в больницу горячий супчик, любезничала с подлыми тварями. И тут до него дошло. «Пояс! Носит ли она пояс!?» И он подскочил к ней и схватил ее за зад, но тот был округлым и теплым и ничто под халатиком не напоминало суровый металл, за который Тоскливец выложил Назару не один десяток «портретов». И тогда он перевел свой взгляд на Маню и голосом, который более всего напоминал шекспировскую драму, сообщил ей как своему доверенному лицу:
Читать дальше