Сергей Никшич - Соседки

В первый понедельник декабря, когда снег покрыл тоскливой белой пеленой окрестности Горенки, Василий Петрович приехал на работу в настроении, прямо скажем, выше среднего, потому как обнаружил в «мерсе» то ли наполовину пустую, то ли наполовину полную бутылку коньяка и, не углубляясь в эту дилемму, опорожнил ее к дремучей зависти Нарцисса, которому, во-первых, не предлагали и который, во-вторых, был за рулем. Более того, Василий Петрович потребовал, чтобы водитель остановился возле магазина и купил себе шоколадку, чтобы закусить, и ее горьковато-приторный запах преследовал Нарцисса, жевавшего собственные слюни, до самого присутственного места. Высадив Голову, Нарцисс умчался в город, поливая проклятиями все, что попадалось ему на глаза. А Василий Петрович проследовал в кабинет мимо Тоскливца, который высокомерно и в то же время снисходительно ему кивнул, и было отчего – Тоскливец читал свежую газету, возвышаясь на величественном кресле с золотыми подлокотниками, и хотя Василию Петровичу было прекрасно известно, что кресло краденное, Тоскливцу оно придавало уверенности в себе и он посматривал на начальника так же равнодушно, как фараон на своего раба. Более того, из чашки Тоскливца доносился запах кофе, чего давненько уже не случалось, и Василий Петрович сразу заподозрил, что подчиненный хапанул по большому счету, и причем не посвятив в суть дела своего руководителя и с ним не поделившись.

«Ну, ничего, – сказал сам себе Голова. – Я выведу тебя на чистую воду. От соседок избавился и от тебя избавлюсь».

– Идиот! – послышалось из норы, которую еще не успели заделать.

Голосок был знакомый и нежный, и Голова даже улыбнулся, но потом сообразил, что это соседка, и съежился как внутренне, так и внешне в надежде, что ему показалось.

– Идиот и есть! – не унимался голосок в норе.

Голова повернул свою обличность, которая еще минуту до этого была вполне самодовольна и уверена в себе, и уставился на хорошенькую, как модель, соседку, смотревшую на него из норы.

– Электрификация, – начал было Голова, – то есть, коммунизм…

Но его жалкие потуги вызвали у соседки презрительный хохот. Более того, возле нее появилась еще одна, такая же хорошенькая и с золотыми волосами, и они вдвоем стали смеяться над полупьяным чиновником, который пытался от них отделаться.

– На нас эти штучки больше не действуют, – доверительно сообщили они. – У нас на них теперь иммунитет. Так что, пузан, или ты с нами, или против нас!

И в норе опять захохотали, и Голова подумал, что совершенно не любит, когда кто-то начинает внезапно ржать как лошадь. Но это еще было бы полбеды, если бы ему доподлинно не было известно, что в любой момент к нему может нагрянуть Акафей. А Маринка опаздывает на работу, и кто тогда подаст заезжему начальнику чай?

– Я подам, я! – заорала из норы хорошенькая соседка, прочитавшая без труда мыслишки Василия Петровича. – Я ему так подам, что…

Но тут и Голова, и соседка замолчали, потому что заметили, что через дохленькую тюлевую занавесочку в кабинет заглядывают Ведьмидиха и Субмарина. Соседка от страха нырнула поглубже в нору, а Василию Петровичу деваться было некуда и он был вынужден сделать вид, что рад видеть гражданочек, интересы которых он, в силу своего положения, должен всячески защищать. И он радостно улыбнулся, бормоча при этом полузабытые молитвы, но соседки пялились на него, как на седьмое чудо света, и явно что-то замышляли. – Эй, Тоскливец! – позвал Голова подчиненного. – Беги за Грицьком. И за батюшкой Тарасом. Беги, кому говорю!

Но ответом ему служила тишина, нарушаемая только шорохом страниц, – Тоскливец сосредоточенно читал ту полосу, на которой изо дня в день публиковали фотографии заморских красавиц, по-дружески улыбавшихся Тоскливцу, и он, вероятно, за отсутствием других перспектив, улыбался им в ответ. Более того, запах кофе усилился, и Тоскливец, по своему обыкновению, затаился, как летучая мышь, чтобы не выходить на холод и не терять столь необходимую ему жизненную силу. Но Голова не мог позволить себе оставить его в покое, потому что ведьмы явно что-то задумали, а он не может сам броситься за помощью и оставить капитанский мостик, потому что в любой момент может нагрянуть Акафей. И он вышел из кабинета, и Тоскливец вопросительно уставился на него, словно никогда прежде его не видел.

– За Грицьком беги! И за батюшкой Тарасом! Беги, а то будет поздно, – приказал Голова, но Тоскливец даже не пошевельнулся. Более того, он еще вольготнее развалился в кресле и принялся рассматривать начальника: его мятые, пузырящиеся на коленях брюки, нечищеные ботинки, перхоть на пиджаке, его одутловатое, красноватое лицо, не отмеченное печатью мудрости, но при этом встревоженное, и рот, пытающийся что-то сказать, словно его обладателю есть что сказать.