Николай Самохин - Юмористические рассказы

Больше я никому не рискнул показывать пробы. Запечатал их в конверт и отослал Сене. А сам пошел в фотоателье.

Мастер усадил меня боком на жесткий стул, распрямил мою вечно сутулую спину, взяв настойчивыми пальцами за подбородок, больно вывернул шею. Потом отступил на шаг, полюбовался мною и сказал, что в профиль я вылитый Штирлиц.

— Покрупнее портретик не желаете? — вкрадчиво спросил он. — Можем изготовить покрупнее.

— Ы-ы, — отказался я.

— Советую, — сказал мастер, приподнял мне голову и вновь отступил, щуря глаз. — Можно сделать хорошую открыточку. А то вот недавно вдова одна приходила, приносила фотографию покойного супруга, просила сделать открыточку на памятник. Пришлось, знаете, отказать. Старая очень фотография, порченая.

…«Соскоблит родники или не соскоблит?» — думал я, одеваясь и украдкой разглядывая мастера.

Мастер был невысокий пепельный старичок, с невыразительными светлыми глазами. За старомодными штанами его, за подтяжками шириною в солдатский ремень, за честными металлическими очками стояла целая эпоха. Строгая эпоха, несшая на своих знаменах отрицание жалости к человеку, но заботливо оберегающая его от слишком горькой правды.

«Этот соскоблит», — подумал я успокоенно и вышел.

После работы любит Петр Иннокентьевич пройтись пешком, хотя удобнее и быстрее было бы доехать на троллейбусе. Но зачем спешить в часы, когда, наконец, представляется возможность отложить до утра уйму дел и раствориться в людском потоке, погрузившись в состояние неторопливого раздумья…

Маршрут у Петра Иннокентьевича всегда один: по улице Колхозсоюза, мимо «Гастронома» и фирменного магазина «Табаки — папиросы» — до молочного бара «Первый снежок», затем — поворот на Восьмую Газобетонную, где расположены салон дамского платья «Модница», «1000 мелочей», два продуктовых магазина и один посудо-хозяйственный, и, наконец, — к дому, переулком Джузеппе Гарибальди («Соки — воды», «Овощи — фрукты», «Шашлыки — чебуреки»).

И ни одно из этих заведений не минует Петр Иннокентьевич. Зайдет и в «Гастроном», и в «Табаки — папиросы», и в «1000 мелочей». Постоит, посмотрит, перекинется словом-другим со знакомыми продавщицами, посоветует иной раз, как лучше разложить на прилавках товары. И отправляется себе дальше — до следующей торговой точки.

Не во время ли этих ежевечерних прогулок зародилось и окрепло столь редкостное увлечение Петра Иннокентьевича?.. Так думал я, шагая по переулку Гарибальди к герою своего будущего очерка, с которым ни разу еще не встречался, хотя наслышан о нем был изрядно. Двери мне открыл сам хозяин. Простое лицо, испещренное морщинами, до синевы выбритая голова, цепкий взгляд поверх очков в железной оправе, просторная домашняя пижама… Узнав, что я из газеты, Петр Иннокентьевич пригласил меня в комнату. Первое, что бросилось мне в глаза, был огромный штабель спичечных коробков, занимавший половину письменного стола.

— Петр Иннокентьевич, зачем вам столько спичек? — не удержался я от бесцеремонного вопроса.

— Судя по этому пылкому восклицанию, вы, дорогой гость, сим необходимым товаром не запаслись, — несколько старомодно произнес хозяин.

— Почему не запасся? Вот… — Я весело потряс полупустым коробком.

— И это все?

— Ага… Не считая сгоревших. Я их с обратной стороны запихиваю.

— Ну, а ежели кончатся? — хитро сощурился он.

— Пойду в магазин и куплю.

— Ах, молодежь, молодежь! — покачал головой Петр Иннокентьевич. Он подошел к столу, внимательно отсчитал двадцать коробков, завернул их в пергаментную бумагу и протянул мне: — Возьмите. Портфельчик у вас при себе — донесете благополучно.

— Да зачем же, — стал отнекиваться я. — Неудобно даже. И так много…

— Напрасно отказываетесь, — сказал Петр Иннокентьевич. — Учтите: в конце текущего месяца спички исчезнут. До пятого — восьмого января следующего года.

Мне положительно везло. Редко ведь удается так вот сразу разговорить своего героя. Чаще подолгу топчешься вокруг да около, прежде чем подберешься к интересующей тебя теме. А здесь — с первого выстрела в «десятку».

— Петр Иннокентьевич! — заторопился я, одной рукой прижимая к животу сверток, а другой пытаясь выдрать из кармана застрявший блокнот. — Скажите, как вам удастся…

Но тут беседу нашу прервал звонок в передней. Вошел сосед.

— Я до вас, Петр Накентьич, — сказал он, застенчиво переминаясь с ноги на ногу. — Такая морока, понимаешь… Сват со сватьей грозятся на октябрьские в гости приехать. Дак узнать бы загодя, как и что оно показывает насчет этого дела… Гостенечков-то, сами понимаете, насухую за стол не посадишь.