Пэлем Вудхауз - Том 16. Фредди Виджен и другие

Утро тем временем двигалось вперед со всеми своими заботами. Подошел и ушел час ланча. В шесть, окончив труды, мистер Кобболд отбыл в Грейт-Нек, на Лонг-Айленд, пообедал там и расселся в кресле, чтобы почитать вечернюю газету, поскольку говорливый попутчик не дал это сделать в поезде.

Однако теперь мешали мысли о сыне. Сонно посасывая сигару и прихлебывая виски с содовой, он сокрушался о том, что Стэнвуд увлекся актеркой. Узнав о недостойной страсти к голливудской звезде, несчастный отец дня два отказывался от второй порции спагетти, а его чувствительный гандикап держался на тридцати.

Сына он любил, но в разум его не верил. В колледже Стэнвуд играл в футбол, но этим дело ограничилось. На поле — король, ничего не скажешь, а вот насчет разума — не густо. Словом, Кобболду-старшему казалось, что его надо спасать от самого себя.

Влюбился бы, честное слово, в леди Терезу! А то — звезда, видите ли! Да эти звезды не успеют зайти в дом, как требуют развода по несовместимости характеров. Разорит подчистую! А счета кто будет подписывать? Отец.

Мысли эти приводили Кобболда-старшего в умоисступление и, отсылая Стэнвуда в Англию, он приставил к нему слугу из слуг, который пленил его в бюро по найму роговыми очками. Финансовым магнатам хорошо. Пока мы чешем в затылке, они р-раз — и подпишут договор.

Итак, отец утешался тем, что три тысячи миль отделяют сына от его недостойной пассии. Посмаковав эту мысль, словно тропический плод, он наконец развернул газету.

Сперва он обратился к финансам, потом к юмору, который по-мальчишески любил, и затем его взгляд стал порхать по страницам, словно мотылек. Остановила его фотография весьма недурной особы с большими глазами, капризным ртом и светлыми локонами.

Он мгновенно очнулся. Особа смотрела на него так, словно нашла наконец сильного, надежного мужчину. Но суть не в этом; под фотографией стояла подпись:

Мисс Эйлин Стокер…

Кобболд-отец перекосился, словно обнаружил в кресле змею. Эйлин, видите ли! Стокер, чтоб ее так! Кино он не любил, актрис не видел, а эта ему не понравилась. Сирена, решил он. Плетет сети. Только и ждет, как бы ограбить хорошего человека. Осторожно взглянув еще раз, он прочитал:

…любимая всеми кинозвезда…

Прямо сейчас, «всеми»! Кто их пересчитывал? Он, во всяком случае, к ним не принадлежит. Искусство не знает границ и по всему миру множились клубы ее поклонников, но Эллери Кобболд не вступил бы ни в один из них, зато охотно поддержал бы сообщество, намеревающееся обмазать ее дегтем и выкатать в перьях.

Нижние строчки, помельче, он разобрал с трудом, но, разобрав, подскочил, словно пес, которому наступили на лапу тяжелым ботинком.

…приехала в Англию, чтобы сняться в двух фильмах на студии «Боннет и K°» (Лондон)…

Какое-то время он только пускал пузыри. Потом, собравшись с духом, кинулся к телефону.

— «Уэстерн Юнион», — потребовал он. — Алле! Это «Уэстерн Юнион»?

Он овладел голосом и произнес:

— Примите телеграмму.

На следующее утро, примерно в тот час, когда просыпался лорд Пиблс, в Блокэм-хаусе (Парк-лейн, Лондон) спал молодой человек. У его кровати разместились цилиндр, брюки, вечерние туфли, два воздушных шарика и свистулька. Иногда он глухо стонал, словно страдая. Ему снилось, что его перекусила надвое акула, а это неприятно.

Мы не знаем, почему осторожно сказали «молодой человек». Скрывать нам нечего, то был Стэнвуд Кобболд, а заспался он потому, что пришел под утро с вечеринки, которую сам и давал в честь Эйлин Стокер, только что приехавшей в Англию.

Кроме горы, покрытой одеялом, мало что было видно, да и то не радовало глаз, поскольку природа, должно быть — из лучших соображений, одарила Кобболда-младшего не только золотым сердцем, но и лицом приветливого гиппопотама. А каждый знает, что гиппопотамы, если ты на них не помешан, заслуживают лишь одного поверхностного взгляда.

В комнату мягко вошел слуга по имени Огастес Ворр. Он всегда входил мягко. До того как обратиться на религиозном собрании, он был преуспевающим взломщиком и привык ступать как можно тише.

Однако, войдя, он обрел и резкость — громко поставил поднос на столик и шумно раздвинул шторы.

— Эй! — крикнул он так, словно сзывал коров на дюнах Ди. [1] …сзывал коров на дюнах Ди — отсылка к стихотворению Чарлза Кингсли (1819–1875). Стэнвуд расстался с акулой и вернулся в мир. Там он немедленно сжал виски руками, заметив при этом: «О, Господи!» Ему показалось, что слуга, равно как и все остальное, сильно пожелтел.