Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

— Но это потому, — говорил он, — что в переходном возрасте голос застрял где-то между тенором и баритоном. Надо подождать.

Жена предоставляла ему такую возможность: неподалеку от кабачка у нее был магазинчик женской одежды с хорошей клиентурой. Если муж не являлся домой к ужину и в девять еще сидел за бутылкой, она приходила за ним. Милая женщина. Судя по всему, очень неглупая, а вдобавок она ни капли не пила. Чем повышала его кредитоспособность.

Иногда он небрежно говорил кабатчику:

— Ах, дружище, запишите за мной, сейчас мне бы не хотелось надоедать мадам.

Произносилось это барственным тоном тенора, некогда игравшего аристократов и офицеров. Да в нем и сейчас еще было что-то театральное, хотя он и опустился немножко.

Конечно же, Певец рассказывал не только о своем опереточном прошлом, говорил он и о других предметах.

Вот уже несколько лет он собирал деньги в пользу Комитета по охране памятников павшим на войне. И делал это весьма успешно.

— Мы не вправе забывать их, наших героев, — говорил он. — Для нас, уцелевших в те страшные годы, это — дело чести. Наша святая обязанность. И мы не вправе забывать о ней даже здесь, в этом месте, где мы так приятно проводим время в свое удовольствие.

Эти звучные фразы, произнесенные мягким баритоном, разумеется, легко приводили в волнение подвыпивших посетителей. И, когда он начинал собирать деньги, люди не скупились на пожертвования.

Однажды воскресным утром Певец позвонил мне домой и сказал как аристократ аристократу: — Дорогой друг, у меня возник новый план, как раздобыть денег на доброе дело, которое так по сердцу нам обоим. Я был бы очень рад, если мы сможем встретиться и обсудить это за рюмочкой хереса.

Потом он назвал почти незнакомое мне кафе, где в этот момент находился. Наш-то кабачок по воскресеньям не работал. Я пошел туда. Певец к тому времени уже был изрядно навеселе. О памятниках павшим на войне он не сказал ничего нового, зато пил рюмку за рюмкой, рюмку за рюмкой, и опять на свет божий были извлечены фотографии. А когда настало время платить по счету, раскошеливаться пришлось мне. Видимо, он «не хотел сейчас надоедать мадам».

Он все чаще и чаще повторял кабатчику эту фразу. И долг его все увеличивался. Но еще большие подозрения внушало то, что, когда он теперь засиживался вечерами, жена за ним не приходила. И он оставался до самого закрытия. Так продолжалось какое-то время. А потом случилось неизбежное: Певец перестал заглядывать в наш кабачок. Хозяин облачился в парадный костюм и отправился в дамский магазин. На следующий день мы всё и узнали.

— Плакали мои денежки, — сказал кабатчик. — Она еще восемь месяцев назад выставила его на улицу. Они не были женаты. Пять лет прожили так. Он вдовец. И знаете, что она мне рассказала? Деньги, собранные на памятники павшим, он в последнее время клал себе в карман. И тратил на выпивку.

Итак, Певец был обманщик, но не простой. Недавно я сидел в кафе с другом детства, за столиком у окна. Мимо по улице медленно прошел Певец, исхудавший и оборванный.

— Это бывший опереточный тенор, да? — сказал мой друг. — Я знал его сына. Много лет тому назад. Очень милый юноша. В войну он погиб в концлагере.

На скамейке в сквере сидела пухлая, яркая блондинка, которая с помощью косметики умудрилась несколько сбавить себе возраст. На мой взгляд, за такими, как она, любят приволокнуться мужчины. С нею была невзрачная собачонка.

— Не уходи далеко, Фифи, слышишь? — сказала она.

Собачонка взглянула на хозяйку, словно та швырнула в нее грязью, и необычайно целеустремленно потрусила ко мне, так как я стоял недалеко от скамейки. Стоял просто так.

— Фифи, не трогай этого господина! — крикнула женщина. — Ступай к дереву. Здесь достаточно деревьев!

Собачонка послушно отошла от меня. В этот момент появилась еще одна женщина.

— Лиз, ты выгуливаешь Фифи? — удивленно воскликнула она. — Ты что, вернулась к Дирку?

— Да, знаешь ли, — кивнула Лиз.

Вторая женщина опустилась рядом с ней на скамейку. Она тоже была в зрелом возрасте, но одета и подкрашена скромнее.

Какой-то старик остановился возле меня и глубокомысленно произнес:

— Собаки… — И печально обвел взглядом сквер.

— Ну да, — сказала Лиз, — конечно, он прекрасный парень. Я этого не отрицаю. Но двадцать семь лет… Знаешь, такой мальчик требует много…

Вторая женщина кивнула, больше с любопытством, чем с пониманием, а старик продолжал: