Лора Белоиван - ПОЛЁТ НАД ГОРОДОМ В. (ЧЕМОДАННЫЙ РОМАН)

Вот польского кухонного гарнитура мне и не хватало в то время для счастья.

— Таня (надо же, я помню, как ее звали!), — сказала я, — спасибо. Кухонный гарнитур — это здорово. А выпить у вас на складе чего-нибудь есть? А то у меня день рождения скоро.

— Хе, — сказала Таня, — я заведующая складом товаров народного потребления или кто?

И десять «Белых аистов», перелётных птах, проделавших сложный трансконтинентальный путь, достигли моей каюты и улеглись в рундуке с табличкой «спасательный жилет».

За один раз мы смогли выпить только половину. Мы — это я и мои приятели-одногодки: моторист Женька и матрос-плотник Олег. Закусывали болгарским вишневым компотом.

В полседьмого меня пришел будить вахтенный матрос. За полчаса до этого я легла спать.

Я еще помню, как пыталась надеть юбку поверх джинсов, в которых уснула. И как завязывала на голове хвост: у меня были длинные волосы.

Помню еще, как мне постоянно что-то мешало видеть дорогу в кают-компанию, и я сдувала это «что-то», а оно все равно падало и падало мне на глаза. Как выяснилось позже, хвост я завязала не на затылке, а на лбу.

Машка сказала, что всё остальное на мне было в норме, и если б не хвост, она бы прошла мимо.

И тогда бы мне настал капец. Потому что я абсолютно не рулила.

Я не могла даже попасть туловищем в двери буфетной.

Машка заглянула в кают-компанию, увидела меня с хвостом на лбу, вытанцовывающую с вилкой в руке (видимо, я решила, что, если буду сервировать столы одним предметом с каждой ходки в буфет, то как раз успею) и сказала:

— Белкина! Иди спать, чума.

Я помню, как огромная благодарность поднялась во мне газированной волной, достигла уровня гланд и наклонила над помойным ведром. Хвост мне держала Машка.

— Вали быстрей отсюда, — сказала она, — пока чиф не зашел.

А вот дальше я ничего не помню. Поэтому не имею никакого представления о том, что же, все-таки, я имела ввиду, произнося следующую фразу:

— Маша, — якобы сказала я, — отведи меня в каюту. Я покажу тебе школьные подарки.

Машка говорит, что отвести-то она меня отвела, а вот подарки смотреть не стала: до завтрака оставалось 10 минут, надо было очень быстро накрывать вместо меня столы.

И я до сих пор не могу ей простить, что она оказалась такая нелюбопытная. Вряд ли показ школьных подарков занял больше пары минут, зато я бы знала, что это такое.

Окончательно проснулась я ровно через сутки. Удивительно, но меня никто не тревожил. Только Машка, отработавшая за меня завтрак, обед и два ужина, время от времени приносила мне из артелки минеральную воду.

На следующий день старпом, мастер и вообще практически весь комсостав смотрел на меня почти с сакральным уважением.

— Нажралась-таки, — почтительно сказал чиф после завтрака.

— Ага, — сказала я.

— А чем, если не секрет? — уточнил он, помолчав минуты три.

— «Белым аистом», — сказала я. Подумаешь, тайны.

Старпом кивнул и пошел на мост, но на полдороге спустился с трапа и, молитвенно задрав руки в подволок, со слезой в голосе возопил в невидимое небо:

— Ну почему именно «Белым аистом»?!!

Почему бы и не «Белым аистом», и какое значение в жизни старпома играл этот молдавский полуконьяк я не знаю точно так же, как не знаю и значения школьных подарков в моей собственной жизни; я отдала бы сейчас несколько ящиков «Белого аиста», который не пью с того самого раза, за то, чтобы узнать, что же я все-таки хотела показать Машке.

Оставшиеся пять бутылок у меня забрал чиф. Он сказал, «на хранение». Когда у меня настал день рождения, чиф позвал меня к себе в каюту и выдал ровно 35 граммов. «Коньяк, — сказал он, — нужно плескать на дно фужера».

Я выплеснула его в иллюминатор.

Хайди в тот раз привезла мне краски для шелка. Настоящие французские краски за бешеные баблосы, много разноцветных баночек, тридцать штук. Так я чуть не стала гламурной художницей, потому что шелк предполагает бабочек, цветы и птичек. Я так и думала, что буду рисовать бабочек, цветы и птичек, но, видимо, все дело в шелке — надо было покупать какой-нибудь шифоноподобный, а я купила четыре метра белой парашютной ткани.

И всё, что ни пыталась на ней изобразить, тут же становилось сиренево-синими горами в разных стадиях заката или восхода. Когда я приносила показывать Хайди очередного самодельного рериха, она изо всех сил старалась не ржать.

А потом я случайно нарисовала зонтики под дождем, и горы скрылись в тумане моего первого шелкографического опыта.