Александр Покровский - Бегемот (сборник)

– Бирюза! – вскричал Бегемот. – Бирюза!

– Говорил ли я тебе, Саня, – обратился он ко мне тут же, от возбуждения сжимая до боли мой случайно оказавшийся рядом с ним большой палец правой руки, – что теперь мы будем заниматься исключительно бирюзой – этим благороднейшим из каменьев, измеряемых в каратах. Знаешь ли ты, что у меня есть технология производства бирюзы в несметных количествах. И мы прежде всего, конечно же, снабдим всю Армению этим богатством. У нас все армяне будут ходить с бирюзой. Они спать будут с бирюзой. Они жрать будут с бирюзой. Я бы даже на улицу запретил бы им выходить без бирюзы. Помчались!

Опять помчались!

Вы не знаете, почему русские люди всегда куда-то бегут, мчатся, распуская по воздуху слюни?

И почему русскому человеку можно пообещать что-нибудь, но не сделать, а потом пообещать ему еще что-то, еще более значительное, чтоб у него глаза на лоб полезли, и он опять поверит? И опять побежит.

Почему в России нельзя спокойно сесть и положить в рот кусок варенной на пару лососины в белом соусе и,

обратившись в глубины своего существа,

наблюдать за тем, как она непринужденно растворяется,

уверенно теряет свои первоначальные очертания и в ней образуются плешины,

промоины,

легко ощущаются волоконца;

и во взоре твоем благодарном

от всей этой ерунды

сейчас же появится масло

и то глубинное успокоение,

какое свойственно разве что только кустам бузины после дождя?

Почему у нас всегда так: только отправил кусок за щеку, как рядом обязательно оказывается некий запаршивевший от невзгод козел, доверху напичканный радиомусором, который говорит безо всякого умолку о налогах, бюджете, думе, парламентаризме, перемежая все это – «вам, конечно, будет небезынтересно» и «но мы-то с вами понимаем?».

Как хочется выловить в тарелке дробиночку перца и, придвинувшись к нему вплотную, – «простите!» – щелчком направить ему ее в глаз, лучше в правый, и с удовольствием необычайным по своей полноте наблюдать, как он задохнется от слез, заплюется, закашляет, а лучше забить ему в грызло обмылок или этот, как его, который разбухает, как груша, и заполняет, надеюсь, все помещение, как кляп какой-нибудь, и будет еще не раз то разбухать, то опадать, то разбухать, то опадать, пока не изольется душной Амазонией.

Я думаю, что это все из-за пассионарности.

То есть, я хочу сказать, из-за склонности этой страны к пассионарности.

Периодически встречаются тут несколько мудаков-пассионариев, и весь этот бардак начинается заново.

Все это – как шляпа по кочкам – пронеслось в моей голове, пока мы с Бегемотом бежали за бирюзой, и если с высоты птичьего полета посмотреть на то, как мы бежали, то многое, наверное, на этом свете нам должно проститься: столько в этом беге было наивной веры и надежды, а также – волглости, смачности, сочности.

И у Бегемота работали на лице все его мускулы, а взор его глаз – бесстыже чистых – был обращен чуть вверх, словно он наблюдает сошедшую с небес лепоту или зарю на вершинах деревьев.

Порой он прищелкивал языком, как вампир, порой улыбался, как дервиш, который уже видит танцующих гурий, а то вдруг останавливался и начинал говорить.

– Бирюза, – говорил он, – это соединение меди голубоватого и зеленоватого цвета, и ее можно варить из медного купороса или, лучше всего, из сливных вод, которые образуются как продукт различных производств. Подумай только, мы еще очистим город от тяжелых металлов! А потом все выпаривается и прессуется, а затем шлифуется. У меня есть такие шлифовальщики, которые даже из каловых камней сделают ожерелье!

И я смотрел на Бегемота, и уже видел на нем ожерелье из каловых камней, и вспоминал цитаты.

Я, знаете ли, неожиданно могу вспомнить цитаты. Например: «Во время полового акта она имела обыкновение смеяться так бурно, что выталкивала член из влагалища».

Или:

«Они жили долго и кончали преимущественно в один день».

Или:

«Вместо рта взяла в глаз – еле выморгалась!»

Я не знаю, из каких они произведений, но считаю, что их нужно запретить.

Из соображений выспренней нравственности.

Именно выспренней!

Потому что у нас нравственность особого рода.

И поэтому ее нужно охранять.

А если ее оставить без присмотра, то она скоро полностью переродится в блуд и паскудство.

И когда я смотрю на Бегемота, мне все время приходит в голову мысль об охране нравственности.

И еще, куриные челюсти, в некоторые периоды своей жизни лицо Бегемота, срамота щенячья, вызывало в моей памяти лицо коменданта того славного военного городка, с которого и началась моя необыкновенная карьера. Что-то в них было общее, какая-то помесь ответственности с вихрем непредсказуемости.