Михаил Казовский - Чудо на переносице

— Держатся! — шепчет она. — Честное слово, держатся!.. Врач и медсестра кидаются друг другу в объятия…..Триумфальное возвращение Коробкова в родной ЦНИИПО.

— Простите меня, Геннадий, — говорит растрогавшись Тараканов. — У меня было о вас предвзятое мнение…

— А у меня — о вас, — тонко улыбается Коробков и показывает все свои сорок пять ослепительных зубов. — Потому что если не употреблять внутрь ваши народные средства, моему лазеру — грош цена!

Учёные звонко смеются.

Не смеётся только бывшая жена Коробкова. В отчаянии она рвёт на себе волосы, и её привозят в ЦНИИПО. Однако Коробков и Тараканов отказываются от операции.

— Наши методы эффективны только для хороших людей, — веско отвечают они.

Я стоял босиком на площадке и звонил наманикюренным ногтем в Кикину дверь. Кика не открывала. Звонок дребезжал и жаловался, как человек, которому оторвали ухо.

— Кто это? — спросил Кикин голос в замочную скважину.

— Это я, грека.

…Я… Ты… Он… Она… Ехал грека через реку, видит грека — и реке рак… Или рарака… Моя жизнь похожа на микроскоп, которым разбивали скорлупу грецких орехов…

Дверь открылась. На пороге стояла Кика и плакала. Кика принадлежала к тому типу женщин, которым идут глаза и губы. Без них Кика выглядела бы слишком вульгарно.

— Проходи, — зашептала она. — Тише, тише, а то он проснется!

— Кто? — спросил я, входя и вытирая ноги о чье-то пальто.

— Ячик.

— Какой еще Ячик?

— Яков. Петух. Он теперь живет в моей квартире вместо тебя. Я купила Ячика, чтобы сварить бульон. Но когда мне сказали, что грека уплыл вниз по реке, я поняла, что жизнь кончена. И оставила петуха в живых, — Кика снова заплакала.

— Не реви, — попросил я с нежностью. — Я вернулся. Мы свернем петуху шею, и все будет по-прежнему.

— Нет, — покачала головой Кика. — Я его люблю. А тебя нет. Я износила наши отношения, как пижаму.

В комнате закудахтал Ячик.

— Мне пора, — встревожилась Кика. — Надо переменить ему песок и задать пшена. Прощай, грека!

Я вышел на лестницу и сел на пол. Хотелось поднять веки и закрыть глаза…

1-Я СЕРИЯ — «ДЕНИС»

Документальные фотографии: Петербург, вычурные здания, цепи на набережных. Много, очень много цепей (символ). Срывающийся голос за кадром: «1885 год… На престоле Александр III… Свирепствуют городовые, чиновные и акцизные. Народ безмолвствует…» Хмурое утро. Унылая и убогая деревенька. Желтые листья. Долго, очень долго кружат по ветру. Под опадающим деревом сидит крестьянин. Это Денис Григорьев. Аккомпанируя себе на рожке, он тихо поет песню протеста. Затемнение.

2-Я СЕРИЯ — «СТОРОЖ»

Унылый и убогий домик железнодорожного сторожа. Камера долго панорамирует по дешевому скарбу. Сторож за столом пьет чай вприкуску, внакладку, вприглядку и вприсядку. Плачет от духовной опустошенности. Жалуется на судьбу маленького человека при царском самодержавии. Затемнение.

3-Я СЕРИЯ — «ТИШКА»

Унылый и убогий двор Дениса Григорьева. Понуро ходят куры и гуси, мычит недоеная корова, тревожно бьет копытом лошадь. Денис Григорьев сидит на завалинке и строгает из бамбука удочку. Украдкой смахивает слезу. К нему подбегает босоногий вихрастый сын.

СЫН. Тять, а тять! Возьми меня на рыбалку!

ДЕНИС. Не будет сегодня рыбалки, Тиша. Грузил нету.

СЫН. А ты от рельсы гайку отверни…

Григорьев вздрагивает. Слышна набатная песня в исполнении хора Большого театра. Кто-то что-то кует. Затемнение.

4-Я СЕРИЯ — «ПОЕЗД»

Утопающий в роскоши столичный вокзал. Холенные до неприличия и раскормленные до безобразия баре. Женщины в соболях, бобрах, каракулях, норках и выдрах. Мужчины в том же. Слышны свистки городовых и паровозов. Ото всего веет духами и Упадком. Удар колокола, поезд трогается. В вагоне происходит Моральное разложение: поют цыгане, льется шампанское, визжат продажные женщины. Колеса гремят на стыках, рельсы дрожат. Стоит только свинтить несколько гаек с путей, как все полетит в тартарары (символ). Затемнение.

5-я СЕРИЯ — «АЛЕВТИНА»