Андрей Яхонтов - Учебник жизни для дураков

И еще он говорил:

— Все люди смертны. Все это знают, но никто об этом не задумывается. Вот едет полный вагон пассажиров. И ведь все умрут. Ни один этой участи не избежит. Просто никто не знает, какая именно смерть ему уготована. Легкая или мучительная. И не так уж важно — чуть раньше или чуть позже. На больничной койке или под колесами автомобиля. Может, я даже облегчил его участь. Застиг в тот момент, когда он меньше всего ожидал развязки. О, это счастье — умереть налету, без долгих подготовительных мучений…

А еще он подбивал меня обчистить квартиру моих родителей.

— Ты им чем-то обязан? Ничем, — говорил мне Маркофьев. — Если б они тебя понимали… А то ведь не понимают. Если б сочувствовали… И потом их имущество рано или поздно все равно достанется тебе. Это даже не может считаться ограблением.

* ЕСЛИ ВАШИ РОДИТЕЛИ ВЫЖИЛИ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ВЫ ИХ ПОХОРОНИЛИ, ОБКРАДИТЕ ИХ — ЭТО МОЖЕТ ДАТЬ НЕОЖИДАННЫЙ ЭФФЕКТ.

* ВООБЩЕ, ЕСЛИ КОГО И ОБКРАДЫВАТЬ, ТО РОДИТЕЛЕЙ, ВРЯД ЛИ НА ВАС ПОДУМАЮТ, А ЕСЛИ И ПОДУМАЮТ, ТО В СУД НЕ ПОДАДУТ.

План Маркофьева был: взять столовое серебро, две китайские вазочки и мамины серьги, заложить все скопом, с деньгами поехать на ипподром, удвоить сумму, выкупить и вернуть вещи назад.

— На эти деньги приобретешь им новую машину. Лишь бы они молчали, не возникали, не горевали о прежней. Риска нет никакого, — твердил он. — Ты и сам это видишь.

Мы стояли, покачиваясь, в пивном баре и разделывали скумбрию на закуску.

Он мыслил логично. Ему трудно было отказать в разумности. Я был с ним согласен: жить надо легко, просто, не отягощая себя излишними сомнениями.

Но не так-то просто мне было на это решиться.

— Да чего ты боишься-то? Чего? — убеждал меня он. — Если кого и обкрадывать, то родителей. На тебя не подумают. А подумают — не заявят.

Тем временем выяснилось, что пострадавший остался жив и в тяжелом состоянии доставлен в больницу. Свидетели происшествия запомнили номер сбившей несчастного машины и сообщили в милицию. Расследование продвигалось вперед стремительно.

Маркофьеву вторил и мой отец.

— Не вздумай предать друга, — твердил он мне. — Пойди и честно во всем сознайся. Скажи, что за рулем сидел ты. Поверь, тебе сразу станет легче. Сам погибай, а товарища выручай.

* ВСЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ МУДРЕЦОВ, ДАВНО УШЕДШИХ В ИНОЙ МИР, ВСЕ ПРИМЕРЫ ИЗ ЖИЗНИ ГЕРОИЧЕСКИХ ЛИЧНОСТЕЙ — ВАМ НЕ УКАЗ. И НЕ ПРИМЕР.

Во-первых, потому что мы живем в другом времени.

А во-вторых, потому что сами вы — не герой и не мудрец. Ну какой вы герой? Нынешние условия — совсем иные, чем те, что были раньше.

Даже заповеди: «Не убий», «Не укради», «Не прелюбодействуй», обретают в современных условиях новое звучание: «Убий!», «Укради!», «Займись прелюбодеянием!»

Мама ничего не говорила. Только плакала.

* ВЕРИТЬ НЕЛЬЗЯ НИКОМУ. ДАЖЕ ОТЦУ, ТОЛЬКО МАМЕ.

Следователь наведывался то к родителям, то в институт, беседовал с сотрудниками. Можете представить, что они ему говорили?

— А потому что ты сам виноват, — твердил Маркофьев. — Кто тебя видел, где ты был в ту ночь? К родителям не заезжал, с Маргаритой не живешь. Сидел в одиночестве на моей даче? Ну и дурак! А вот меня видели все! Я был в ресторане, гулял, выпивал. — И он хохотал. — Не можешь, что ли, в ресторан сходить? Обеспечить себе алиби?

Со мной проводили беседы Маргарита и Катя.

— Неужели трудно сказать, что за рулем сидел именно ты? — говорили они.

Сотрудники института со мной, как и прежде, не здоровались. Миша прямо мне заявил (весь дрожа от ненависти), что мне несдобровать, что я должен отправиться в тюрьму. Олечка, которая так и не научилась мыть пробирки, с презрением глядя мне в глаза, стыдила:

— Будьте откровенны, вы — равнодушный человек. Всю жизнь выезжали за счет Маркофьева, а теперь предаете благодетеля.

И многие, многие еще упрекали меня в черной неблагодарности. Женщина со страдающим взглядом кричала, сверкая глазами:

— Ничтожество! Хочешь лишить нас такого руководителя! Ты, может, мечтаешь занять его место?

Она не уставала меня стыдить:

— Совесть в тебе хоть на донышке сохранилась? Что же ты присосался к нему, как клещ!

Сам Маркофьев был по-настоящему удручен происходящим.

На очередном празднике — не то юбилее института, не то дне рождения кого-то из академиков, — он, в то время как все вокруг веселились, оставался печален.