Алексей Оутерицкий - Блондинка с загорелыми ногами (Скажи утке нет!)

Вбежавший в юрту человек бросился перед белым войлоком ниц:

– Извини, что осмеливаюсь прервать тебя, пусть меня за это постигнет самая жестокая кара, но... Повелитель! Солдаты! Они прибыли из города! Их много, их целый полк, не меньше!

– Я должен покинуть вас на некоторое время, друзья, – сказал Бастурхан, поднимаясь на ноги и жестом, полным царственного достоинства, отпуская принесшего весть о солдатах человека. Он запахнул халат, дождался, пока другой человек, кланяясь, не обует ему сапоги, нагнулся, взял новую пиалу с кумысом, торжественно выпил залпом, негромко крякнул и просветлел лицом. – Буду говорить с солдатами. А вы угощайтесь. Скоро я вернусь, не думаю, что это займет много времени. Надо будет только продумать, где их всех разместить...

– Бастурхан! – крикнул ему вслед Богурджи, и когда долговязая фигура остановилась перед выходным пологом, поспешил поправиться, поклонившись обернувшемуся приятелю до соприкосновения лба с войлоком: – То есть, конечно, Повелитель вселенной, я хотел сказать... У тебя найдутся какие-нибудь подходящие должности для нас с Таджибеком?

– Я подумаю. Позже поговорим. Вы пейте, я скоро, – повторил Бастурхан.

Когда ткань входного полога замкнулась за человеком, затмившим само солнце, Богурджи с Таджибеком переглянулись со значением.

– Надо уметь выбирать друзей, Богурджи, – важно произнес последний.

– Мы умеем, – подтвердил приятель.

– Я всегда верил в Бастурхана, – несколько напыщенно произнес Таджибек.

– Я тоже, – подтвердил Богурджи.

Они наполнили пиалы кумысом и чокнулись.

– За Повелителя вселенной!

– За ее великого Владыку!..

Глава 11. Воры в законе

– Вот те раз... – растерянно произнес Кудрявый, вошедший в зал первым. В его голосе чувствовалось разочарование.

– Что?

– Что там такое?

Напирающие сзади тела с силой протолкнули застывшего в дверях Кудрявого дальше в зал.

– Вот те раз! – И в этом голосе наравне с удивлением угадывалось присутствие некоторой доли разочарования. Небольшой доли, но все же...

– Вот те раз!

– Вот те раз...

Обескураженные воры разбрелись вокруг П-образной геометрии столов, разыскивая свои места по открыткам с кличками, разложенным среди столовых приборов – Сатана каждый раз зачем-то рассаживал их по-разному. При этом все бросали недоуменные взгляды в сторону центра – сегодня зал выглядел осиротевшим, пустым. Исчезло главное – знаменитый толчок выжившего из ума, как считали многие, пахана. Место, где, как казалось совсем недавно, его монументальное седалище было установлено на века, сейчас было неотличимо от остального пола – оно было выложено паркетной плиткой, тщательно подогнанной к старой. Выглядело, словно здесь и не было ничего никогда...

Гости расселись. К трапезе никто не приступал, сначала следовало дождаться хозяина, но приглядеться к несомненно и непременно вкусной, – благодаря специально нанятому Сатаной повару, – жратве было нелишним. Все уже притерпелись к некоторым специфическим побочным эффектам этих, ставших почти каждодневными, обедов; традиционный для таковых запах дерьма с каждым разом смущал воров все меньше, поэтому, обнаружив сейчас отсутствие стульчака, у многих возникло чувство, словно утеряно что-то, успевшее стать для них дорогим, даже жизненно важным – некая изюминка, придававшая их посиделкам остроту, благодаря чему посиделки эти казались мероприятиями куда более высокого ранга, нежели обычные воровские сходки, становясь чем-то наподобие тайных сборищ масонов. Даже гигиенические пакеты, на манер раздаваемых в самолете, были давно упразднены за ненадобностью, хотя после первого, экспериментального, обеда, вызвавшего позорную желудочную слабость Кудрявого, они по распоряжению Сатаны предусмотрительно раскладывались на столе согласно количеству участников собрания.

И не только в потере – в виде столь хорошо вписавшегося в антураж, по сути ставшего в нем главным предметом – стульчака было дело. Все интуитивно чувствовали, что предмет этот был как-то связан с поведением вдруг изменившегося Сатаны, с его творческими обедами, неизменно сопровождавшимися обсуждениями всевозможных театральных и телевизионных постановок, клипов, пьес, сценариев, к чему все не только привыкли, но что для большинства уже стало необходимым, подобно воздуху. Благодаря каждодневным поэтическим сходнякам воры здорово поднаторели во всевозможных технических деталях и тонкостях шоу-бизнеса, с напыщенным видом вели высокоинтеллектуальные беседы, запросто обсуждали последние новинки театральных и кинематографических постановок, азартно заключали пари, кто кого «побреет» нынче в Каннах: Михалков ли Скорсезе, либо Сокуров – Спилберга, а то, может статься, всех их в очередной раз возьмет да и перекроет Ларс Фон Триер в соавторстве с Кареном Шахназаровым. Теперь же у всех появилось дурное предчувствие, что все это утеряно для них навсегда, как утерян сам толчок, ставший для всех символом настоящей поэзии и творчества вообще; и данное обстоятельство не могло не навевать легкой, почти поэтической грусти, которая охватила всех – даже Стеклянный, Оловянный, Деревянный не стали на сей раз исключением...