Митрофан Глобусов: Мысли и размышления

— Ну так!

— Здесь ведь как, — продолжает товарищ, — есть женщина, нет женщины — без разницы. Сексуальная тяга к ней все равно сохраняется. В связи с ее образом в башке у тебя. Вот поэтому тебя к ней и тянет, даже если она вообще не знает, кто ты такой. И тут уж как ни крути, как яйца ни заморачивай, а вряд ли что в этом плане радикально изменится. Вот ты мне скажи: вот это, по-твоему, что такое?

— Где?

— А вот это, вот здесь.

Я озираюсь по сторонам, но ничего не вижу, кроме бутылки на столе, с парящим журавлем.

— Ну, это…

— Ты меня извини, что тебя перебиваю. Это ведь опять портвейн и опять с этикеткой. И не просто портвейн, а любимейший напиток нашей молодости. Правильно?

— Да.

— Что, по сути, и есть его физическая характеристика. А духовная будет когда?

— Когда?

— А тогда и будет, когда пару граненых человек выпьет. От этого, как ты знаешь, даже ботинки поярче блестят и какая-нибудь кинозвезда почаще снится в этом ее бесподобном нижнем белье. Вот на чем все мироздание держится!

Добавлю к этому от себя: все мироздание держалось на этом черт знает сколько лет, о чем свидетельствовала вся гамма художественных миниатюр с названиями лекерно-водочной продукции. Что же до стеклянной бутылки за 1 руб. 47 коп. (мог бы и подешевле), то ее я приобретал в свалке и духоте старинного гастронома «У летчиков», ближайшего к нашему дому. Приличный был гастроном. Достойный демонстрации в хроникальном киножурнале «Новости дня». Судите сами: люстра с 256 электролампочками в матовых круглых плафонах и рослые напольные часы с малиновым звоном и медленным громадным маятником.

Прозрачную вкусную водку в бутылке с крышкой типа «центровой козырек» я приобретал там же, но в еще большей свалке, более густой духоте. После чего такие кинозвезды гурьбой входили в мою дверь! И все приземистые, трезвые, в мехах, шляпах и оранжевых колготках. И были после песни, танцы и пельмени в кастрюле

Ну, а поближе к утру…

Поближе к утру самые смелые наши мечты окутывал легкий столичный туман. Рука моя безвольно свешивалась. Я не мог больше ни слова выговорить. И чудо, что в этом тумане звучал вопрос о том, насколько трезво товарищ расценивает общегосударственную необходимость возвышения отдельно взятой человеческой личности ради счастья всех остальных. Вопрос попадал в самую точку, и он на этом настолько сильно заострялся, что и на следующую ночь, находясь один в комнате, я слышал его голос:

— Да что ты в этом понимаешь! Да что ты вообще понимаешь!

Это был голос самого легендарного на сегодняшний день коллекционера песен, танцев, женщин и пельменей в кастрюле.