Аркадий Аверченко: Святые души

Бывают такие случаи из жизни, в которых очень трудно признаться.

Сегодня утром я, развернув газету и пробегая от нечего делать отдел объявлений, наткнулся на такую публикацию:

«Натурщица — прекрасно сложена, великолепное тело, предлагает художникам услуги по позированию».

— Хи-хи, — засмеялся я внутренне. — Знаем мы, какая ты натурщица. Такая же, как я художник…

Потом я призадумался.

— Поехать, что ли? Вообще, я человек такой серьезный, что мне не мешало бы повести образ жизни немного полегкомысленней. Живут же другие люди, как бабочки, перепархивая с цветка на цветок. Самые умные, талантливые люди проводили время в том, что напропалую волочились за женщинами. Любовные истории Бенвенуто Челлини, фривольные похождения гениального Байрона, автора глубоких, незабываемых шедевров, которые останутся жить в веках… Извозчик!!

В глубине большого мрачного двора я отыскал квартиру номер седьмой и позвонил с некоторым замиранием сердца.

Дверь открыла угрюмая горничная — замкнутое в себе существо.

— Что угодно?

— Голубушка… Что, натурщица, вообще… здесь?

— Здесь. Вы художник? Рисовать?

— Да… я, вообще, иногда занимаюсь живописью. Вы скажите там… Что, вообще, мол, все будет, как следует.

— Пожалуйте в гостиную.

Через минуту ко мне вышла прекрасно-сложенная красивая молодая женщина в голубом пеньюаре, который самым честным образом обрисовывал ея формы. Она протянула мне руку и приветливо сказала:

— Вы на счет позирования? Да? Художник?

«Пора переходить на фривольный тон», — подумал я.

— Художник? Ну, что вы! Хе-хе! Откуда вы могли догадаться, что я художник?

Она засмеялась.

— Вот тебе раз! А зачем бы вы тогда пришли, если не художник. В академии?

— Нет, не в академии, — вздохнул я. — Не попал.

— Значить, в частной мастерской. У кого?

Я общительно погладил ее руку.

— Какая вы милая! А вот догадайтесь!

— Да как же можно догадаться… Мастерских много. Вы можете быть и у Сивачева, и у Гольдбергера, и у Цыгановича. Положим, у Цыгановича скульптура… Ну, еще кто есть?… Перепалкин, Демидовский, Стремоухов… У Стремоухова, да? Вижу по вашим глазам, что угадала.

— Именно, у Стремоухова, — подтвердил я. — Конечно, у него.

Она оживилась.

— А! У Василья Эрастыча! Ну, как он поживает?

— Да ничего. Пить начал, говорят.

— Начал? Да он, кажется, лет двадцать, как пьет.

— Ну? Эх, Стремоухов, Стремоухов! А я и не знал. Думал сначала: вот скромник.

— Вы ему от меня кланяйтесь. Я его давно не видала… С тех пор, как он с меня «девушку со змеей» писал. Я ведь давно позирую.

— Да вы серьезно позируете? — печально спросил я

— То есть, как серьезно? А как же можно иначе позировать?

— Я хотел сказать: не устаете?

— О, нет. Привычка.

— И, неужели, совсем раздеваетесь?

— Позвольте… А то как же?

— Как же? Я вот и говорю: не холодно?

— О, я позирую только дома, а у меня всегда 16 градусов. Если хотите, мы сейчас можем поработать. Вам лицо, бюст, или тело?

— Да, да! Конечно!! С удовольствием. Я думаю — тело. Без сомнения, тело.

— У вас ящик в передней?

— Какой… ящик?

— Или вы с папкой пришли? Карандаш?

— Ах, какая жалость! Ведь я забыл папку-то. И карандаш забыл.

Я помедлил немного и сказал, обращая мысленно взоры к своим патронам: Байрону и Бенвенуто Челлини:

— Ну, да это ничего, что с пустыми руками… Я…

— Конечно, ничего, — засмеялась молодая женщина. — Мы это сейчас устроим. Александр!! Саша!

Дверь, ведущая в соседнюю комнату, скрипнула… Показалось добродушное лицо молодого блондина; в руке он держал палитру.

— Вот, познакомьтесь: мой муж. Он тоже художник. Саша! Твой рассеяный коллега пришел меня писать и забыл дома не только краски и холст, но и карандаш и бумагу. Ох, уж эта богема! Предложи ему, что нибудь…

Я испугался:

— Да что вы! Мне неловко… Очень приятно познакомиться… Я уж лучше домой сбегаю. Я тут… в трех шагах. Я… как это называется…

— Да зачем же? Доска есть, карандаши, кнопки бумага. Впрочем, вы, может быть, маслом хотели?

— Маслом. Конечно, маслом.

— Так пожалуйста! У меня много холстов на подрамниках. По своей цене уступлю. Катя, принеси!

Эта проклятая Катя успела уже раздеться, без всякого стеснения, будто она одна была в комнате. Сложена она была, действительно, прекрасно, но я почти не смотрел на нее. Шагала она по комнате, как ни в чем не бывало. Ни стыда у людей, ни совести.