Аркадий Аверченко: Добрые калифорнийские нравы

Предварительное обращение к военной цензуре.

Дорогая военная цензура!

Разреши, пожалуйста, мне написать то, что я хочу; и не только написать, но и напечатать. Ведь ты понимаешь, что то, о чем я мечтаю ниже, настолько невероятно, настолько нежизненно, настолько не подходить к нашей русской обстановке и быту, что объяснить мои «мечты» подстрекательством — может только человек, имеющий что-либо против меня лично. А так как военная цензура не должна иметь на меня сердца (не давал повода) — то твердо надеюсь, что и все ниженаписанное увидит свет.

Любящий вас Арк. Ав.

…Несколько всадников с суровыми мрачными лицами подскакали к хижине конокрада Джо Мастерса из Красных Утесов — и спешились.

— Эй, Джо! Выходи! — закричал предводитель, стуча в толстую дверь рукояткой кинжала.

На пороге показалась молодцеватая фигура Джо Мастерса с двумя пистолетами в руках, но когда он увидел выражение лица приехавших — руки его опустились.

— А я и не знал, кто приехал — хотел защищаться. Значить, дело кончено?

— Да. Я — представитель комитета общественной безопасности. Ты молодчина, Джо, что уважаешь суд Линча… Видишь ли, против тебя показали два уважаемых гражданина Ревущего Стана: мистер Кентук и мистер Пигсби… Дело верное.

— Что ж, — пожал плечами Джо, — игра проиграна!

Он бросил пистолеты и задумчиво направился к дереву, на одной из нижних ветвей которого два рудокопа прилаживали тонкую волосяную веревку с петлей на конце…

— Саламаткин! Свидетельскими показаниями полиция установила, что ты продаешь недопеченный хлеб. Недопекаешь его ты для того, чтобы он больше тянул на весах. Кроме того, ты берешь за него на 11/2 копейки дороже против таксы. За это мы штрафуем тебя на 300 рублей.

— Ваше благородие! Помилуйте! Подвозу нет, вагонов, шведский транзит в неисправности, волнение в Персии — нешто нам возможно выдержать?!!..

— Кардамонов, взыщи с него!

— Господин городовой! Обратите ваше внимание на этого проклятого извозчика № 100. Я выхожу из Литейного театра, нанимаю его в Троицкий, а он с меня за это рупь просит. Нетто это дело? Грабеж это бесформенный!

— Ты чего же это, а? Штрафу захотел? Вот я замечу твой подлецовский номер, тебя тремя рублями штрафа и огреют…

— Господин городовой! Нешто я как — по своей воле? Овес-то почем теперь, слыхали? Хозяину я сколько должен привезти — слыхали? 7 рублев. А вы — штрах. Штрах с меня возьмете, а я на других седоках отворачивать его должен. Городовой-то не всегда поблизу.

— Ну, ты, разговорился! Дайте ему, господин, полтину — предовольно с него! Езжай, анафема!

— Послушайте, господин банкир. У вас там какие-то запасцы овса оказалась спрятанные. Не хорошо. Ну, какое, скажите, имеет отношение овес к банку? Правда, что по закону мы вам ничего не имеем права сделать, но совесть-то у вас своя есть — или как?

К дверям хлебной и бакалейной лавки Саламаткина, что на Загородном проспекте, подскакали несколько всадников с мрачными решительными лицами. Они спешились и, гремя шпорами, вошли в лавку.

— Вы — Саламаткин? Хорошо. Мы — столичный комитет общественной безопасности, находящийся под покровительством властей. Вот эти двое солидных незапятнанных граждан сделали нам заявление, что вы продали им совсем не пропеченный хлеб, вредный для здоровья, при чем взяли за него на 11/2 копейки более против таксы.

— Штой-то, господа, — завопил Саламаткин, — подвозу нет, транзит из Персии…

— Тс!! — сурово сказал предводитель, зазвенев шпорами. — Имейте больше уважения к суду Линча!! Мистер Окурков, взять его! Мистеры Седакин и Лялькин, у вас уже приготовлена веревка на фонарном столбе?

— Готово, предводитель. Тут же на Загородном в двух шагах. Уже много граждан с нетерпением ждут результата суда.

— Значит, формальности все? Взять его!

Железные руки схватили Саламаткина.

— Извозчик № 100! Это вы хотели взять с этого седока рубль за конец с Литейного театра в Троицкий?

— Да как же, господа, ежели будем говорить овес… опять же хозяин…

— Это нас не касается. Свидетельство двух уважаемых граждан имеется? Фонарь крепкий? Значить все формальности на лицо. Мистер Дерябкин — потрудитесь…

— Это — комиссионные дела нашего банка и они вас не касаются!! Наш овес — мы его купили и можем выпустить его на рынок, когда нам заблагорассудится. Вы не смеете меня брать — нет такого закона…