Карел Чапек - Маленькие рассказы (сборник)

— Вот видишь, — сказал пан Михл наутро, — паштет-то был хороший, правда? Но вечером я сам его съем, чтоб хоть знать, что это такое. Не думай, пожалуйста, что я буду всю жизнь кормить тебя паштетами.

Эман разинул рот, чтобы издать нежное и хриплое «мяу».

— Погоди-ка, — воскликнул пан Михл строго, — ты не хрипишь? Покажи глаза.

Кот уставился на хозяина неподвижным взглядом золотых глаз.

«Уж не паралич ли это глазных мышц? — ужаснулся пан Михл. — Какое счастье, что я и в рот не взял этого паштета. А какой у него был аромат!»

Когда пан Михл вернулся вечером домой, Эман с урчанием долго терся о его ногу.

— Ну, — спросил пан Михл, — как дела? Покажи глаза.

Эман махнул хвостом и уставился на хозяина золотисто-черными глазами.

— Еще не все позади, — поучал его пан Михл. — Иногда отравление начинается через тридцать шесть часов, понимаешь? А как стул? Нет запора?

Кот снова потерся о его ногу и сладко мяукнул хриплым голосом. Пан Михл поставил на стол паштет, положил рядом газету. Эман прыгнул на стол и стал переминаться, царапая когтями скатерть.

Пан Михл понюхал паштет; пахло приятно, но, черт его знает, вроде по-другому, не как вчера.

— Нюхни, Эманчик, — попросил его пан Михл, — хороший паштет?

Приблизив к банке короткий нос, кот подозрительно принюхался. Пан Михл испугался. Может, выкинуть этот проклятый паштет? Кот чует, что с паштетом что-то неладно. Нет, не буду я его есть. Не хватало еще отравиться. Выкину, и дело с концом.

Пан Михл перегнулся через подоконник, выбирая место, куда закинуть консервную банку. Вон туда, на соседний двор, под акацию. «Жалко паштета, — подумал пан Михл, — такой дорогой… Настоящий страсбургский. И никогда я его не ел. Может, он и не испорчен вовсе, но… Нет, не стану его есть, но уж коли выброшены такие деньги… Хотелось бы когда-нибудь попробовать. Хоть раз в жизни. Страсбургский паштет, это такое лакомство!»

— Господи, жалко-то как! — жалобно приговаривал пан Михл. — Ни с того ни с сего взять да выкинуть…

Пан Михл оглянулся. Эман сидел на столе и мурлыкал. «Мой единственный друг, — растроганно подумал пан Михл. — Ей-богу, мне бы не хотелось его потерять. Но не выбрасывать же паштет совсем, ведь экие деньги заплачены! Настоящий страсбургский, тут так и написано, погляди».

Кот Эман нежно урчал.

Пан Михл схватил красную банку и молча поставил ее на пол. Делай с ним что хочешь, скотина. Слопай все или не знаю что, а выбрасывать у меня рука не подымается. Сам я этой штуки в жизни не едал. Ну, да что я, я обойдусь безо всяких этих штучек, дайте мне кусок хлеба, и ничего мне другого не надо. С какой стати я буду есть этакий дорогущий паштет? Но выбросить его грех. Он стоит кошмарных денег, дружище. Выбрасывать его не годится.

Эман соскочил со стола и подошел к паштету. Он долго обследовал банку и наконец как-то неуверенно съел паштет.

— Видали, — ворчал пан Михл, — живется ли какому коту на свете лучше тебя? Везет же некоторым! Мне вот не везет.

И этой ночью он раз пять вставал к коту и трогал его. Эман урчал, чуть не захлебываясь.

С тех пор пан Михл нет-нет да и сорвет зло на коте.

— Брысь, — прикрикивал он на Эмана, — сожрал мой паштет — и молчи!

…Видите ли, я еще смутно представляю, как это осуществить, но была бы плодотворная идея, а техническое решение всегда найдется. Моя идея обещает сказочные барыши, а все остальное пустяки, детали. Отыщется какой-нибудь умница и подскажет, как практически подступиться к этому делу. А потом все пойдет словно по маслу.

Ну, как бы это попроще растолковать? Скажем, вам не нравится улица, на которой вы живете: может, там пахнет кондитерской или она очень шумная и вы страдаете бессонницей; может, там вообще все вызывает у вас недовольство; одним словом, вы убеждены, что эта улица вам не подходит. Как вы поступаете в таком случае? Подыскиваете себе квартирку в другом месте, нанимаете грузовое такси и переселяетесь в новый дом, так? Все очень просто. Любая гениальная идея, сударь, всегда, в сущности, очень проста.

А теперь вообразите, что вам или еще кому не нравится наше столетие. Есть ведь люди, которые обожают тишину и покой: кое-кого просто тошнит от газет, где что ни день пишут о войне, — дескать, в одном месте она уже вспыхнула или вот-вот вспыхнет, в другом — изволите знать — казнят и сажают в тюрьмы, а в третьем несколько сот или несколько тысяч людей ни с того ни с сего поубивали друг друга. На все нужны нервы, сударь. Не всякий такое выдержит. Кое-кому не по себе, коли на свете всякий день безобразия творятся. Неужто, дескать, и мне собственными глазами такое увидеть придется? Я человек мирный, семейный, цивилизованный, у меня дети, не желаю я, чтобы они росли и воспитывались в это дикое… я бы сказал, рас…распущенное и небезопасное время. Таких чудаков, я уверен, немало наберется. Да и то сказать, оно, пожалуй, и правда: нету нынче у человека никакой уверенности, что сам жив-здоров будешь, что удержишься на службе; даже в своей собственной семье — и то уверенности нет. Старые-то времена и впрямь понадежнее были. Слоном, отыщутся у нас мудрецы, которым нынешние нравы никак не по нутру. Некоторые от этого просто очень несчастны. Им прямо жизнь не в жизнь — как если бы их занесло на какую-нибудь глухую, воровскую улицу, где и носа из дому не высунешь. А что поделаешь? Ничего. Жизнь-то бежит!