Владимир Кунин - Кыся

Но как только я закрываю глаза, так сразу же передо мной…

…возникает пустынная широкая солнечная дорога.

И мы мчимся по этой дороге навстречу слепящему солнцу, а за рулем нашего грузовика сидит мой родной Шура Плоткин и, с искаженным от напряжения и горя лицом, кричит мне:

— Мартын! Мартынчик!.. Ну, сделай же что-нибудь! Ты разве не видишь, что он умирает?! Мартышка, миленький — помоги ему скорей! Я не могу остановиться!..

Я в ужасе оглядываюсь и на пассажирском сиденьи вижу нашего Водилу. Глаза у него закрыты. Белое лицо залито кровью. Из пробитого виска пульсируют и мелкими брызгами лопаются кровавые пузыри…

— Мартын, сволочь!!! — со слезами кричит Шура. — Сделай же что-нибудь!.. Он же погибает! Я не могу отпустить руль!.. Смотри, кто за нами гонится?!.

Я бросаю взгляд в боковое зеркало и вижу, что нас настигает грузовик Лысого! А рядом с Лысым сидит… Бармен с Рудольфом на руках! Господи! Они-то тут при чем?!

У Водилы из уголка рта стекает тоненькая струйка крови, капает на его джинсовую куртку.

Шура гонит машину вперед к блистающему солнечному диску и кричит мне сквозь рев мотора:

— Если он сейчас умрет — его же целый месяц никто даже искать не будет!!!. Все будут думать, что он где-то там работает на Сименса… Они его специально туда продали, чтобы иметь время замести следы!.. Это ты можешь понять?! Как же тебе это в голову не пришло, Мартын?!

Ах, вот оно что… Действительно, как же я это сам не дотумкал?.. Как хорошо, что Шура рядом… Но что же со мной-то происходит? Почему я в полном оцепенении сижу между Шурой и умирающим Водилой, и не могу пошевелить ни лапой, ни хвостом?!.

И тут, на моих глазах, Водила перестает дышать.

— Ну, что, дождался, бездарность?! — в отчаянии кричит мне Шура и плачет, плачет… — Он же тебя кормил!.. Он же тебе радовался — море показывал, в ночной бар водил!.. Он же тебя называл «Кысей»… А ты!.. Дерьмо ты, Мартын, а не «КЫСЯ»!!!

— Кыся… А, Кыся!.. Ну-ка, открой глазки. Ишь, заспался. Кушать пора.

Я открываю глаза. Передо мной — чистое, розовое, свежевыбритое улыбающееся лицо моего Водилы, пахнущего хорошим дешевым одеколоном. У Шуры Плоткина — точно такой же.

Значит, мне это все приснилось?!. Значит, Водила — жив! Вот счастье-то!..

И тут я вдруг, неожиданно для самого себя делаю то, чего никогда не делал с детства, с ушедших в далекое прошлое неразумных Котенкиных времен: я вспрыгиваю на широкое плечо Водилы, и ужасно неумело пытаясь мурлыкать, закрываю глаза от нежной радости и начинаю тереться мордой об наодеколоненную физиономию Водилы! Хотя, если честно признаться, запаха одеколона — не выношу.

— Ну, надо же, какая ласковая тварь! — удивляется Водила. — А поглядеть, и не скажешь… На-ка вот покушай, Кыся. Слезай, слезай с меня. Оголодал, небось? И с тетей познакомься. Дианой зовут. А это мой Кыся!..

Гляжу я на эту Диану и глазам своим не верю! Никакая это не «Диана», а самая обыкновенная Манька-поблядушка — судомойка из шашлычной Сурена Гургеновича! Я ее даже однажды со своим Шурой Плоткиным познакомил, и Шура ее трое суток драл, как сидорову козу! У нее в шашлычной отгулы были, так она из нашей тахты семьдесят два часа не вылезала…

Потом она куда-то исчезла, и в шашлычной стали поговоривать, что Манька стала теперь «сильно крутая» — в «загранку» на корабле ходит, дело имеет только с иностранцами, и только за твердую валюту. Даже финские марки уже не берет!

— Ты давай, кушай. Кушай! Я тебе тут в мисочке всего нанес, — говорит мне Водила и поворачивается к этой Маньке-Диане:

— Здоровый у меня Кыся? Гляди, какой богатырь!..

— Видала я и поздоровей, — отвечает ему Манька. — У меня в прошлом годе был один знакомый еврейчик-корреспондент, так у него кот был в два раза больше!..

Врет, мерзавка, без зазрения совести! Я уже который год в одном и том же весе. Жаль Шура ее не слышит…

— Только звали того кота очень грубо — «Потап», что ли?.. Или, нет «Михей», кажись… Счас уж и не помню. И этот еврейчик с ним как с человеком разговаривал. Все у нас в шашлычной ошивался. Крыс ловил — бесподобно!

— Кто? Еврейчик?! — удивился Водила.

— Да, нет! Кот его — Михей…

«Мартын», идиотка! — хотелось мне ее поправить, но, понимая всю бесполезность моих усилий, я просто спрыгнул на пол кабины и заглянул в миску. Чего там только не было! Да здравствует Водила!

— А ты, Дианочка, быстренько залезай в коечку, сблочивай там все с себя, а уж потом и я туда. А то двоим там не разобраться. Узковато, говорит Водила, и отработанно начинает задергивать занавесками окна кабины.