Владислав Егоров - Путь к вершине

Я страшно обиделся, что за четыре с лишним года меня ни разу не сфотографировали, и со злостью швырнул альбом обратно на этажерку. Этажерка закачалась, с ее верхней полки упала коробочка, в которой сестра хранила разные свои безделушки, и они рассыпались по полу.

Как будто сама судьба подсказывала, что надо делать. Если у меня нет подходящей фотографии на память, то ведь не придумаешь ничего лучше, как подарить взамен девочке какое-нибудь украшение. У сестры их вон сколько, подумал я, и, может, она не заметит пропажи, если взять одну брошку. Конечно, в первую очередь мой взгляд остановился на блестящей божьей коровке, но благоразумие взяло верх — ее-то сестра наверняка хватится. И я скрепя сердце выбрал самую неприметную — маленькую костяную бабочку, по цвету похожую на обыкновенную капустницу, только резные крылышки-паутинки были у нее овальной формы.

Мне было стыдно брать чужую вещь, но, оправдывал я себя, все-таки она не совсем чужая, а родной сестры, которая, кстати, во время последней нашей ссоры разломала сделанную мной из ниточных катушек пушку, очень похожую на настоящую, так как я раскрасил ее в зеленый цвет, а ободки колес сделал черными. Получается, что теперь мы квиты. Уверив себя в этом, я зажал в кулаке брошку и бросился бежать в обратный путь.

Грузовик еще не уехал, но шофер уже крутил ручку, заводя мотор, а Лида с мамой уже сидели в кабине, а их папа — в кузове, на вещах. Вещей было совсем немного, поэтому так быстро они и собрались.

Я остановился метрах в пяти от машины и расстегнул пальто, чтобы отдышаться. На мое счастье, мотор никак не заводился, и Лидин папа спрыгнул на землю, чтобы помочь шоферу. Он увидел меня и спросил:

— Ты что, мальчик, с Лидой пришел проститься?

Я молча кивнул. Лидин папа постучал в стекло кабины и сказал, чтобы выпустили на минутку Лиду: с ней пришли проститься.

Когда Лида подошла ко мне, впервые за все время нашего знакомства на ее щеках появился румянец. Наверное, ей было стыдно перед родителями, что ее пришел провожать мальчик. Да и я чувствовал, как горит мое лицо.

— До свидания! — тихо сказала Лида и подала руку на прощание.

— До свидания! — ответил я и положил в протянутую ладошку костяную бабочку.

— Что это? — спросила Лида.

— Это тебе на долгую память, — объяснил я. — Чтобы ты меня не забыла.

Из кабины высунулась Лидина мама и крикнула:

— Лида, пригласи мальчика в гости, пусть приезжает к нам в Ленинград.

Но Лида не успела повторить этого приглашения, потому что мотор завелся и Лидии папа тотчас же подхватил свою дочку, передал ее маме в кабину, а сам ловко запрыгнул в кузов.

— Поехали! — весело приказал он шоферу, и грузовик сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей покатил по припорошенной первым снежком дороге. И перед тем как загородила его на повороте сопка, Лидин папа помахал мне рукой…

…В это трудно поверить даже мне самому, но через десять с небольшим лет я снова встретился с Лидой Гречанковой.

Тогда я учился в Московском университете, на втором курсе филологического факультета. Я только что сдал последний экзамен зимней сессии, не помню уже какой, но помню — на четверку, и, довольный, покуривал на лестничной площадке, когда ко мне подошел один из старшекурсников и сделал неожиданное предложение поехать на каникулы в Ленинград. Кто-то из их компании заболел, и я могу занять его место. Условия идеальные. Ленинградские филфаковцы обеспечивают бесплатным общежитием, гарантируют дешевую кормежку в студенческой столовой, так что расходы минимальные, считай, только на дорогу, ну и на билеты в музеи, а это копейки. Я, не раздумывая, согласился. Тем более что финансовая сторона меня не страшила — стипендия честно заработана, а родители целиком отдавали ее в мое распоряжение.

Когда старшекурсник, облагодетельствовавший меня, ушел, я принялся размышлять о предстоящей экскурсии. Вот тогда-то из глубин памяти выплыло это имя — Лида Гречанкова, а затем и она сама — бледная светловолосая девочка с голубой жилкой на худенькой шее.

Дома, получив от мамы согласие на поездку, я спросил ее, не сохранились ли у нас случайно мои военные рисунки, которые рисовал в первом классе. У меня еще была для них специальная папка.

— Случайно сохранились, — улыбнулась мама, — Они в нашем большом чемодане, завернуты в клеенку.

Я достал из-под кровати чемодан, вытащил приметный сверток и обнаружил в нем массу «исторических» реликвий: школьные дневники, мои и сестры, наверное за все классы, наши похвальные грамоты, тетрадки с моими сочинениями по литературе, отмоченными пятерками. Находилась в этом архиве и та самая папка. Рисунки мои по технике исполнения оказались отнюдь не выдающимися, да и вид у них был неважнецкий. Бумага пожелтела, синее небо стало серым, обмундирование у солдат выцвело, знамена поблекли, и только клубы дыма, окутывавшие танки с ненавистной свастикой, остались густо-черными. Но совсем не рисунки, как думала мама, интересовали меня. Среди них должна была быть подаренная Лидой открытка, которую я тогда же положил в свою заветную папку.