Владислав Егоров: Путь к вершине

Что еще сказать об авторе? О внешности его распространяться не стану, потому что он категорически возражал против таких описаний. О его уме и сердце лучше всего поведают строки, написанные им самим. Скажу только, что поздней весной, летом и ранней осенью ходил Иван Петрович в светло-сером габардиновом плаще и зеленой велюровой шляпе, а остальное время года носил черное драповое пальто с черным каракулевым воротником и такого же цвета каракулевую шапку пирожком, из чего можно было сделать вывод, что служил он в ведомстве солидном и уважаемом.

И последнее необходимое замечание. Данных мемуаров я никогда не давал на консультацию ни частным лицам, ни организациям, никаких собственных суждений об их возможных достоинствах и недостатках также не высказывал ни автору, ни кому другому, так что упоминаемого Иваном Петровичем Неустроевым «соседа но лестничной площадке» прошу рассматривать как полемический прием.

В. Егоров, сосед по лестничной площадке.

Москва, март 1977

Мемуар № 5

Он робко остановился в дверях и негромко кашлянул, извещая о своем присутствии, и это его застенчивое «кхе-кхе» лучше всякой визитной карточки объявило, что посетитель мой принадлежит к малосимпатичному племени челобитчиков, которые, в отличие от ходоков, защищающих общественные интересы, а потому действующих нахраписто и с чувством гражданского достоинства, пекутся о чем-то своем личном и именно от сознания никудышности своих запросов постоянно робеют и смущаются, но и после того, как им в десятый раз объяснят всю несвоевременность и беспочвенность их притязаний, они тихохонько стучат в одиннадцатый кабинет и снова умоляют выслушать их буквально две минуты, после чего, мол, сразу станет ясно, где правда, а где справедливость.

Вот на такие размышления, может быть и не очень интересные читателю, навело меня интеллигентное покашливание на первый взгляд совершенно безобидного старичка с пышными седыми кудрями и красивым греческим носом. Впрочем, нос у него скорее смахивал на римский… А если уж быть до конца точным, то это был обыкновенный орлиный нос.

Итак, благородный старик с орлиным носом был бы похож на заслуженно отдыхающего пенсионера-доминошника, если бы не внушительных размеров портфель, перехваченный бесчисленное множество раз шпагатом, а потому вполне сравнимый с индейкой, которую готовится запечь в духовке умелая хозяйка. Именно такие портфели, перевязанные шпагатом, бельевой веревкой, проволокой, бинтами, шнурками от ботинок и другими подручными материалами, как показывает опыт, и беременны той самой «правдой-справедливостью».

Чему быть — того не миновать, и я любезно предложил посетителю устраиваться поудобнее в кресле, имевшем, между прочим, очень уютный вид и в то же время в самом центре сиденья ехидную пружину, которая несколько сокращала время моего общения со словоохотливы ми посетителями.

— Не извольте беспокоиться, — прокартавил старикашка. (Да, правильно, в этих трех словах нет ни одного «р», и я сам немало удивился тому, что их удалось прокартавить.)

Ну, а дальше вообще пошла какая-то птичья речь. Прижимая портфель к груди, слегка наклонив голову набок и лаская меня лучистым взглядом незабудочных глаз, посетитель заклекотал:

— Гхражгхрешите пгрехштавитша. Гхражинин. Штепан Пахтанович.

На обычный русский это устрашающее нагромождение звуков переводилось так: «Разрешите представиться. Разинин. Степан Богданович».

Чтобы не заставлять читателей тратить время на разгадывание орфоэпических головоломок, я сам взял на себя труд привести речь моего героя в соответствие с нормами современного литературного языка, и, думаю, поступил правильно, потому что неизвестно во что превратится наша литература, если авторы позволят своим героям заменять свистящие шипящими, а вместо «р» говорить «гхрэ». (В интересах истины должен заметить, что это небольшое отступление не имеет абсолютно никакого отношения к сюжету рассказа.)

Представившись, косноязычный старикан засеменил было к креслу, чему я крайне обрадовался, как вдруг посреди комнаты остановился и чуть ли не целую минуту, не мигая, смотрел поверх моей головы. При этом глаза его лихорадочно блестели, лицо расплылось в улыбке, и он что-то ворковал. (Все-таки для характеристики речеизлияний Степана Богдановича больше подходит этот глагол, и я вновь вынужден просить извинения у читателей за то, что ввел их в заблуждение, упомянув несколько выше о клекоте. Те товарищи, которые имеют дело с пером и бумагой, простят меня, ибо знают, как трудно бывает иной раз найти нужное слово. Даже такая, казалось бы, нехитрая штука, как отчет о годовом плане, заставляет переворошить весь стотысячный словарный запас русского языка, пока наконец на самых его задворках не отыщется ублюдочное с виду словцо «недовыполнение», которое между тем только одно и может придать фразе необходимую целеустремленность.)