Джером Джером - Философия и демон

Вот еще один излюбленный довод философии: ничто не имеет значения, поскольку лет через сто, самое большее, нас уже не будет на свете. Что нам действительно необходимо — так это философия, которая поддержала бы нас, пока мы еще живы. Меня не заботит мой собственный столетний юбилей, меня заботит ближайший срок оплаты счетов. Если бы всякие сборщики подоходного налога, критики, контролеры газовой компании и им подобные убрались и оставили меня в покое, я бы сам мог стать философом. Я готов поверить, что все на свете пустяки, а они не хотят. Они грозят выключить газ и толкуют о повестке в суд. Я убеждаю их, что через сто лет это всем нам будет безразлично. Они отвечают, что речь идет не о грядущем столетии, а о счетах за апрель прошлого года. Они не желают слушать моего демона. Он их не интересует. Честно говоря, меня самого мало радует, что через сто лет, как утверждает философия, я скорее всего буду мертв. Гораздо больше меня утешает надежда на то, что умрут они. Кроме того, за сто лет все еще может перемениться к лучшему. Возможно, я и не захочу умирать. Вот если б я был уверен, что умру завтра, прежде чем они смогут привести в исполнение свою угрозу выключить воду или газ, прежде чем будет вручена судебная повестка, которой они пугают, — может быть — не скажу наверняка — я и радовался бы, что так удачно провел их. Жена одного злодея пришла как-то вечером к нему в тюрьму и увидала, что он лакомится поджаренным сыром.

— Какое легкомыслие, Эдвард, есть на ужин сыр, — убеждала любящая супруга. — Ты ведь знаешь, что тебе это вредно. Завтра весь день будешь жаловаться на печень.

— И не подумаю, — прервал Эдвард, — не такой уж я легкомысленный, как ты думаешь. Завтра меня повесят, причем на рассвете.

У Марка Аврелия есть строки, которые неизменно ставили меня в тупик, пока я не понял, в чем дело. В подстрочном примечании сказано, что смысл их темен. Это я заметил и сам, без примечания. Попробуйте-ка объяснить, о чем там речь! Может быть, эти строки полны значения; может быть, ничего не значат. Большинство исследователей склоняется к последнему, меньшинство же утверждает, что смысл-то в них есть, только вряд ли его когда-либо разгадают. Я лично убежден, что в жизни Марка Аврелия был-таки случай, когда он недурно провел время. Домой он пришел очень собою довольный, сам не зная почему.

— Надо сейчас же это записать, — сказал он себе, — пока я еще что-то помню.

Ничего более замечательного, казалось ему, никто никогда не говорил. Быть может, он даже пролил две-три слезы, размышляя о своих благих деяниях, и незаметно уснул. Наутро он все позабыл, а запись по ошибке попала в книгу. Вот, мне кажется, единственно правдоподобное объяснение, и это меня утешает.

Никому не дано всегда быть философом.

Философия учит нас, как нести свой крест, что большинство ухитряется делать и без помощи философии. Марк Аврелий был императором Рима, а Диоген жил холостяком и не платил за квартиру. Мне же нужна философия женатого банковского клерка, получающего тридцать шиллингов в неделю, или батрака, содержащего семью из восьми душ на ненадежный заработок в двенадцать шиллингов. Несчастья Марка Аврелия были главным образом несчастьями других людей.

— Боюсь, что налоги придется увеличить, — часто, должно быть, вздыхал Марк Аврелий, — но в конце концов что такое налоги? Пустяк, который одобрен Зевсом и находится в согласии с природой человеческой. Мой демон подсказывает, что налоги, в сущности, значения не имеют.

Однако отец семейства, плативший тогда эти налоги, быть может, не находил утешения в философии, когда не хватало на сандалии детишкам, а супруга требовала новое платье, в котором не стыдно показаться в амфитеатре (ведь у нее только и есть развлечения в жизни — посмотреть, как лев пожирает христианина, и вот теперь детям придется пойти без нее).

— До чего же надоели эти варвары, — готов был воскликнуть Марк Аврелий, забыв о философии, — зачем только они поджигают дома, лишая бедняков крова, поднимают на копья младенцев, угоняют детей в рабство? Почему они не ведут себя прилично?

Но в конечном счете философия брала верх над его минутной слабостью.

— Но и с моей стороны глупо возмущаться ими, — доказывал он себе, — не злятся же на фиговое дерево за то, что на нем растут фиги, или на огурец за то, что он горький. Как же варварам и вести себя, если не по-варварски?