Джером Джером - На сцене и за кулисами

Моя недолгая артистическая карьера протекла среди маленьких лондонских театров и в обществе второклассных и третьеклассных странствующих трупп; поэтому я буду писать, имея в виду эти и только эти театры. Но свои наблюдения я буду передавать вполне искренне и откровенно, не преувеличивая, но и не умаляя их достоинств и недостатков. Быть может, я найду необходимым сделать в своих комментариях несколько более или менее различных и основательных замечаний: указать актерам и актрис сам, что и как они должны делать, объяснить директорам театров, как они должны исполнять свои обязанности, и вообще дать несколько хороших советов. Поэтому-то, прежде чем приступить к делу, я и нахожу нужным предупредить, что мои замечания будут относиться к знакомой мне части театрального мира. Что же касается таких лондонских театров, как, например, Лицеум или Сент-Джеймский театр, то управление ими ведется совершенно правильно, и именно так, как управлял бы я сам, если бы меня назначили директором. Я не нахожу и даже не могу находить в этих театрах никаких недостатков, потому что, во всяком случае, не стал бы писать о том, чего не понимаю. Положим, это довольно эксцентричное решение для писателя, но что же делать, если я люблю быть оригинальным. Теперь, после такого предисловия, откроем дверь и войдем внутрь театра.

За стеклянной перегородкой сидел маленький сгорбленный старикашка и поджаривал на медленном огне копченую селедку. В это утро я был в особенно радужном настроении духа и чувствовал расположение и симпатию ко всему живущему на свете, даже к этому старому хрычу.

— Доброго утра. Какая прекрасная погода, не правда ли?

— Закрывайте двери, а не то убирайтесь прочь, — гневно прошамкал он своим беззубым ртом.

Я был так огорошен подобным приемом, что машинально закрыл двери и стоял, не двигаясь с места, в ожидании, пока он не кончит жарить свою селедку. Когда же селедка была готова, я попробовал еще раз подступиться к нему. Я сказал ему свою фамилию, конечно, не настоящую, а ту, которую принял для сцены. Ведь все актеры играют под чужими фамилиями, хотя зачем они это делают, не понимаю, да и сами они, вероятно, не знают. Случайно вышло так, что один из моих товарищей по сцене играл под моей настоящей фамилией, а я под его фамилией. И оба мы были счастливы и довольны собою до тех пор, пока не встретились и не познакомились друг с другом; но с этих пор мы разом почему-то переменили свои взгляды на жизнь, перестали видеть все в розовом цвете и стали замечать все неприглядные стороны и всю пустоту жизни.

Но моя фамилия не произвела никакого впечатления на этого театрального цербера. Тогда я выпустил свой последний заряд и объявил, что я артист. Это заставило его вскочить со своего места, словно электрический ток пробежал по всему его телу; он был до того взволнован, что наконец решился отвести свой взор от селедки и вперил его в меня. Насмотревшись вдоволь, он прошамкал:

— В конце двора.

И, сказав это, он повернулся ко мне спиной, должно быть, для того, чтобы опять приняться за завтрак; такого страшного и злого выражения лица я никогда до тех пор не встречал.

Из такого лаконичного ответа я заключил, что где-нибудь поблизости находится двор, который надо сперва найти, а потом пройти в самый конец его. Я отправился на поиски и наконец нашел его благодаря счастливой случайности. Дело в том, что где-то в коридоре я наступил на кошку, чуть было не упал и головой толкнул дверь, которая сама собою открылась и обнаружила выход во двор. Не успел я сделать по двору несколько шагов, как со всех сторон был окружен дюжиной разновидностей кошачьей породы. Очевидно, они были сильно голодны и потому встретили меня с энтузиазмом, приняв за кошатника, на которого тем не менее я нисколько не был похож. В театрах держат кошек для того, чтобы меньше было крыс, но сами кошки так быстро размножаются, что приносят гораздо больше вреда, чем крысы; приходится держать особого человека, который бы охлаждал их пыл. Эти кошки обыкновенно очень интересуются драмой и выбирают самое трогательное и душераздирающее место в пьесе для того, чтобы выйти на середину сцены и совершить свой вечерний туалет. Пройдя, как было указано, весь двор и через какой-то длинный, темный коридор, я очутился в громадном мрачном подвале, где гулко прозвучало эхо моих шагов и мелькали какие-то странные, бесформенные тени. Так, по крайней мере, мне показалось.

Теперь я не помню, какое у меня составилось представление о «закулисной обстановке», прежде чем я побывал в театре. Обстановка, представившаяся моим глазам, так поразила и обескуражила меня, что все прежние представления сразу бесследно изгладились из моей головы. Составил же я себе эти представления, во-первых, на основании занимательных этюдов Довера Вильсона, где прелестные создания (в своих национальных костюмах) грациозно стоят, прислонившись спиной к декорации, изображающей ландшафт, и заложив одна за другую свои прелестные ножки; затем со слов моих приятелей, которые уверяли, что были за кулисами, и, наконец, на основании собственного, довольно-таки живого воображения. Как бы то ни было, печальная действительность сразу разрушила все мои ожидания. Я никогда не предполагал, что пустой театр при дневном освещении или, вернее, при дневной темноте может представлять такую печальную картину. Нет, даже после ужина, хорошего бифштекса и бутылки портера.