Леонид Ленч - Тернистый путь

Не вся целиком, однако заглохла Местная инициатива в результате применения товарищем Семипядевым его подавительной формулы.

Стали сигналы и жалобы от нее поступать к Высшему начальству.

Прочитало оно письмо и тревожные сообщения из тридевятого района и вызвало Семипядева А. А. для объяснений.

Отодрался он с воплями и скрежетом от своего кресла, собрал чемоданчик и поехал.

Является куда надо.

Ему говорят:

— Объясните, почему вы так нехорошо поступаете с Местной инициативой?

Что-что, а уж давать объяснения товарищ Семипядев умел! Все формулы объяснительные (равно как и подавительные) знал назубок. Как пошел трещать — аж звон идет по кабинету!

Все объяснил и спрашивает:

— Какое же, извиняюсь, будет ваше решение по моему делу?

Смотрят на него — сидит в почтительной позе этакий солидный мужчина, чело высокое, взгляд задумчивый, женат, двое детишек, — и говорят:

— Надо подумать. Вы пока поезжайте к себе домой, в тридевятый район, мы вам сообщим!

Товарищ Семипядев, ног под собой от радости не чуя, шапку в охапку и — в магазин, подарки жене и детям покупать. Накупил полный чемодан и — на вокзал.

Приезжает домой довольный, благостный. Поцеловал жену и детишек, сообщил им, что все, «слава богу, обошлось», и поехал на службу

Только опустился в свое удобное кресло, по которому очень соскучился, только хорошо приклеился, вдруг на столе телефон зазвонил. Междугородная вызывает!

— Аллё! Семипядев слушает!

Так вот, товарищ Семипядев, решено вас от работы в тридевятом экономическом районе освободить как несправившегося.

— Позвольте! Вы же сами сказали — «надо подумать».

Правильно! Вот мы и подумали. Сколько же можно думать!

Кинулся тут Семипядев к местным товарищам:

— Дайте мне новую работу с учетом моих способностей, наклонностей и потребностей. Тем более что я женат, двое детишек.

— Надо подумать!

Думали, думали местные товарищи и решили: учитывая особые свойства многоуважаемого зада т. Семипядева А. А, направить его на работу в местный инкубатор.

Так и сделали.

Сидит теперь Семипядев А. А. в тридевятом инкубаторе, высиживает цыплят.

Но он, конечно, там не как подопытная наседка сидит, а как начальник, так что пока ничего, справляется.

Правда, цыплята у него получаются какие-то квелые, задумчивые.

С чего бы это?

Надо подумать!

Дело было к вечеру, делать было нечего. Сидели в избе у Лукерьи Гуменковой, лихой бабенки, гости: некто Ловкачев Григорий Иванович и Погуляев Анисим Петрович — оба из колхозного начальства.

На столе — полное материальное благополучие: свинина жареная, свинина пареная, свинина вареная, огурцы соленые ядреного хруста, капуста квашеная, пироги толщиной с руку. Ну и, само собой разумеется, жбан первача из сахарной свеклы: поднесешь спичку — полыхает лазоревым огоньком. И дух соответственно пронзительный распространяется. Одним словом, большая химия, собственноручный домашний «продухт».

Сидят, значит, Ловкачев и Погуляев у Лукерьи, выпивают, закусывают, поглядывают, как хозяюшка суетится у стола, трясет пышными телесами, и вдруг слышат — кто-то в дверь скребется. Тихонько этак, но настойчиво.

Погуляев говорит:

— Кума, кто-то вроде пришел к тебе. Посмотри-ка!

Лукерья прислушалась: и впрямь кто-то возится под дверью. Говорит:

— Наверное, кошка явилась с прогулки. Не обращайте внимания, дорогие гости, на эту шалаву. Кушайте и пейте спокойно, я меры приняла, никто нас не должен побеспокоить!

Только сказала, кошка с печки: «Мяу!» Дескать, не валите на меня, я давно дома.

Тогда Григорий Иванович Ловкачев, мужественный товарищ, встает, подходит к двери и одним рывком — настежь. И что вы думаете — входит в избу баран. Шерсть висит клочьями, на боках и на заду совсем вылезла, а морда худая, вытянутая, как у борзой собаки, а в глазах неестественный блеск.

Вошел и смотрит на колхозное начальство как на новые ворота. Гости и хозяйка замерли — уж больно страховиден был вошедший баран.

Ловкачев первый справился с собой, спрашивает у Лукерьи:

— Это ваше животное, Лукерья Филипповна?

Лукерья, стуча зубами, отвечает:

— Не наше. Его, наверное, собаки сюда загнали!

И вдруг — хотите верьте, хотите нет! — вошедший

баран этаким дребезжащим, довольно противным человеческим тенорком объявляет:

— Нет, меня не собаки сюда загнали, я к вам, пропойцам, самолично явился.

Боже ты мой милостивый, что тут поднялось в Лу керьиной избе! Ловкачев на лавку грохнулся, ноги вытянул, сидит с выпученными глазами, смотрит на говорящего барана и по-бараньи блеет ему в ответ: