Леонид Ленч - Тернистый путь

— Ну, я пойду, — вздохнув, сказала Зина, когда поэт наконец кончил свой длинный пересказ.

— Обождите. Я вам почитаю из «Дружной семьи».

— У меня тетя больна ангиной, — неуверенно соврала Зина, — ее нельзя оставлять долго одну.

— С тетей пусть дядя посидит.

— Дядя тоже болен.

— Ангиной?

— Да. Стрептококковой.

— Ну посидите еще немножко. Поговорим о поэзии, — попросил поэт.

— Нет, нет, — испугалась Зина Сидорова, — я пойду. Мне тоже что-то нездоровится. Прощайте, товарищ Кусаев.

Падал снег. По тротуарам бодрой московской рысью бежали пешеходы, нагруженные покупками. У всех были веселые, возбужденные лица. Впечатление было такое, будто все они опоздали в театр и вот бегут, тая смутную надежду все же прорваться в зрительный зал после третьего звонка.

Лишь Зина Сидорова грустно брела одна-одине-шенька и печально думала о том, о ненастоящем Георгии Кусаеве. Какой это был разносторонний, веселый человек. Говорить с ним можно было на любую тему: хочешь, про литературу, хочешь, про автомобильное дело. Зачем, зачем он обманул ее? Как было бы замечательно встретить с ним Новый год!

Переходя улицу, Зина, погруженная в свои печальные мысли, чуть было не угодила под какую-то проворную черную «эмочку».

— Глядеть надо по сторонам, — строго, на ходу, бросил водитель машины.

— Жора! — крикнула Зина. Но «эмочка» уже умчалась.

«Показалось!» — решила девушка и, смахнув перчаткой невольную слезинку, прошептала в пространство:

— Жорочка, вы у меня в груди!

Директор Николай Петрович и парторг Семен Семенович сидели в директорском кабинете и мрачно обсуждали итоги общего собрания сотрудников их учреждения.

Собрание можно было бы считать вполне благополучным, если бы не выступление заведующего сектором Сидорова. Он произнес очень резкую речь, в которой раскритиковал методы руководства Николая Петровича и Семена Семеновича.

— Не понимаю, — говорил Николай Петрович, — просто отказываюсь понимать: почему он на нас кинулся? Ты хорошо читал его стенограмму, Семен? Нет ли там чего-нибудь такого… этакого?

— Нету. Ни такого, ни этакого.

— Может, хоть чуточку есть? Для зацепки!

— Ничего нет. Ноль в целом, ноль в периоде.

— Нда-а-а… дела-делишки. А прошлое его ты знаешь? Может быть, это у него была отрыжка прежних ошибок?

— Нет. Это была не отрыжка.

— Ты уверен? Были бы только ошибки, а отрыжка всегда появится.

— В том-то и штука, что у него ошибок нет, — печально сказал парторг Семен Семенович. — Я, брат, два дня его биографию изучал, звонил и туда и сюда. Чист, собака, как стеклышко. А отрыжка без базы не бывает!

В директорском кабинете наступило скучное молчание, лишь равнодушно и надоедливо тикали круглые стенные часы над головой Николая Петровича.

— Может быть, ты обидел его чем-нибудь, Николай Петрович? — вяло спросил Семен Семенович. — У тебя есть такая глупая, барская манера — говорить с людьми свысока.

Директор Николай Петрович обиделся.

— Поздравляю тебя, Семен. Ты слово в слово повторил сидоровскую клевету. Ничем я его не обижал. Очень мне нужно всякого… обижать!

— Может, путевку ему не дали?

— Стой! Это вполне возможно, — обрадовался директор. — Тогда все ясно. Человек затаил обиду — и вот, здравствуйте-пожалуйста, припомнил… Обожди, сейчас проверим.

Николай Петрович нажал кнопку настольного звонка. На зов явилась секретарша Зоя Владимировна, полная блондинка, лицом похожая на одного из Людовиков.

— Надо узнать, получал ли летом путевку товарищ Сидоров, — значительно нахмурившись, распорядился Николай Петрович.

— Получал, — сказала секретарша.

— Почему вы так быстро решаете? Пойдите в кадры и принесите мне официальную справку.

— Николай Петрович, мы с товарищем Сидоровым одновременно отдыхали в нашем санатории. Он прибавил два кило, а я — четыре.

— Ах вот как!.. Почему же… это самое… почему он прибавил в два раза меньше вас? Его что, кормили хуже?

— Там всех одинаково кормят, Николай Петрович.

— Комната у него хорошая была?

— Ничего. Только без вида на море.

— А у вас, конечно, с видом?

— У меня с видом.

— Ну, ступайте, Зоя Владимировна. Мерси за вид, то есть, я хотел сказать, за сведения.

Когда секретарша ушла, Николай Петрович торжествующе сказал:

— Теперь мне все ясно, Семен. Он обиделся, что в нашем санатории моей секретарше дали комнату лучшую, чем ему, — и вот нашел случай рассчитаться. Какой мелкий человек!.. На какого черта ему это проклятый вид на море дался! Тоже мне Айвазовский, подумаешь! В конце концов мог бы мне из санатория написать, попросить по-человечески, — я бы ему персональную панораму устроил!