Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет [Авторский сборник]

Неудобно, да и не к чему о себе лишний раз напоминать. Так вот, идешь, бывало, и волнуешься: зачем вызвали? Может, подозрительная родня открылась? Вдруг какая-нибудь троюродная тетка замужем за служителем религиозного культа, или, не дай бог, внучатый племянник…

И как бывало радостно, когда начальник отдела кадров просто протягивал тебе чистую анкету и говорил: «Заполните, пожалуйста. Мы переучет проводим».

Расцеловать хотелось начальника, только субординация и удерживала.

Да разве можно было думать, что человек, сидящий в кабинете за обитой черной клеенкой и всегда запертой дверью, с окошечком посередине, тоже всегда закрытым, — разве можно было думать, что такой человек способен на ошибку?

Казалось, в этих кабинетах люди сидели всезнающие, всеведущие. Выходили они из кабинетов редко, только по самым неотложным коммунальным нуждам. Выходя, запирали дверь и несколько раз ее дергали, проверяя: выдержат ли замки, пока хозяин в течение пяти минут будет в некотором отдалении.

В конце рабочего дня двери опечатывались. Даже машинистки — самые несерьезные представители канцелярского населения, проходя мимо отдела кадров, когда производилась сложная операция по прикладыванию горячего сургуча, и те умолкали, понимая, что происходит важный, почти государственный акт.

И вдруг допускают серьезные ошибки! Спешу оговориться — ошибки не в подборе кадров, а в том, что думают, будто их действия никогда не осуждаются, а только благословляются.

Кузьме Егоровичу восторгаться назначением Каблукова было не с кем. Желая извлечь из нового служебного положения Якова Михайловича как можно больше пользы, Стряпков ни с кем этой сногсшибательной новостью не поделился. Христофорова он так и не нашел. Разговаривать о Каблукове с племянницей Капой тоже не стоило. Поэтому Кузьма Егорович анализом важного события занимался в одиночестве. Первые, самые волнующие впечатления улеглись, и Стряпков совершенно определенно подумал:

«Посадили дурака на нашу голову! Ну ладно, поживем — увидим».

Яков Михайлович в домашней обстановке разговорчивостью не отличался. И вдруг в субботу за обедом он произнес почти подряд две фразы.

Первую: «Трудновато будет!» — перед первым блюдом. Вторую: «На вершине всегда опаснее, чем на середине» — после компота.

Елена Сергеевна, убирая посуду, с опаской спросила:

— О чем это ты, Яша?

— Так, ни о чем, — уклонился Каблуков. — Пойду вздремну…

Но уснуть он не мог.

А вдруг Кузьма ошибся? Это было бы ужасно. Столько лет ждать! Нет, он, собака, все разведал. Конечно, тут брат Петр роль сыграл.

И хотя Петр если и сыграл роль, то бесспорно положительную, Яков Михайлович подумал о нем без особой теплоты.

«Да, сыграл, наверно, сам того не ведая! Наши тут побаиваются его, вот и решили: „Давайте Петру Каблукову приятное сделаем! Утвердим Якова…“ Подлецы всегда так: ценных людей не замечают, а все по знакомству…»

Каблуков подошел к зеркальному шкафу. Полюбовался собою. Достал шляпу, случайно оставленную Петром. Примерил, шляпа оказалась чуть-чуть велика. Яков Михайлович подложил под кожаный ободок свернутую из газеты полоску. Шляпа стала совсем впору. Каблуков посмотрел в зеркало — получилось солидно. Так, в шляпе, он сел за стол и начал по привычке расписываться. Подпись у него была чистая, без завитушных излишеств, почти такая же, как у Петра. Он расписался несколько раз просто: « Я. Каблуков ». Потом добавил: « Председатель горпромсовета Я. Каблуков ». За тем, сам не зная почему, он написал: « Зам. пред. облисполкома Я. Каблуков ». И еще: « Председатель облисполкома Я. Каблуков ». И рука повела себя совсем странно, вывела: « Член коллегии Я. Каблуков ».

Неизвестно, куда бы фантазия забросила Якова Михайловича, но вошла Елена Сергеевна.

— Стряпков пришел. Чего это ты в шляпе?

Каблуков вспыхнул, стащил шляпу, пригладил волосы и сдержанно сказал:

— Проси!..

Елена Сергеевна снова удивилась. Так муж с ней раньше не разговаривал.

Стряпков стоял в передней, дальше не прошел. И это тоже озадачило Елену Сергеевну. Все еще находясь под впечатлением мужниного «проси», неожиданно для себя она сказала:

— Прошу…

Кузьма Егорович благодарно посмотрел на нее и проскользнул в «кабинет».

Яков Михайлович встретил его милостиво:

— Проходи, братец, присаживайся.

Стряпков опустился на диван, а Яков Михайлович остался в любимом кресле. Немного помолчали. Яков Михайлович, потянувшись, хлопнул Стряпкова по коленке: