Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет [Авторский сборник]

Бывает, берут муж и жена ребенка на воспитание, и он, чужой для них обоих, становится для обоих родным. А тут другое дело — Надя мать, а Коля не отец. Он, наверное, об этом думает. А вдруг не думает? Может, я плохо знаю Колю? Нет, должен думать…

Как он тогда сказал, когда впервые принес Нинку к нам:

— Получай, мама, готовую внучку…

Сказал весело, а в глазах тревога: пойму ли я все? Что я могла ответить? А отвечать надо было, и так, чтобы не обидеть Надю. И я ответила:

— Ну давай, посмотрим нашу красавицу.

Хорошо, что я нашла это слово — нашу. У Нади засияли глаза, и Коля успокоился. И все-таки как было бы хорошо, если бы Надя дождалась его! Не буду об этом думать, не буду. Как бы ко всему этому отнесся Сережа? Наверное, спокойнее, чем я. Он бы сказал: «Чему быть, тому не миновать». Нет, он сказал бы лучше: «Если ты, Коля, счастлив, и я счастлив!» Он-то полюбил бы Надю по-настоящему, не как я. А я? Разве я не люблю ее? Люблю, и все равно думаю — могло быть лучше.

И все подружки Колины — врассыпную. Никто с тех пор, как появилась Надя, не заходит. Леночка прибежала, поздравила и исчезла. Может, Коле надо было на ней жениться? Она бы согласилась, я видела, как она к нему относилась. Да что со мной? Почему я все об этом и об этом.

Леша Телегин перестал заходить. И Дима Коротков пропал совсем. Почему? Вдруг Коля на самом деле стал другим? Он больше думает о семье, чем о работе. А разве любить жену, дочку — разве это плохо, разве этого мало?

Да, мало… Сережа меня очень любил. И Колю любил. Ушел на фронт добровольно. Если бы он захотел, мог остаться на заводе. Он не остался, ушел… А Коля пропустил два дежурства в дружине, потому что Надя была больна… Голова кругом идет. Иногда я думаю, что с Колей поступили несправедливо, а если во всем разобраться, он на самом деле виноват. Как говорил руководитель нашего кружка — личное и общественное.

Может, мне самой поговорить с Лидией Михайловной? Она вправе сказать: «За сына хлопочете?» Что я ей отвечу? «Нет, не за сына, а за хорошего человека». А она мне скажет: «Но он все-таки ваш сын!»

Лучше я поговорю с Колей. Объясню ему все. Что значит — все? Не могу же я сказать все, что я думаю про Надю. Разбить их счастье. А если оно и без того хрупкое?

Я увел Николая на кухню, закурил и сказал:

— Ну, сынок, давай поговорим. Хочешь?

— Хочу, Григорий Силантьич…

Вижу, он немножко отмяк, а до этого сидел словно аршин проглотил. Я ему напомнил:

— Я отца твоего знал. Хороший был человек.

Он молчит. Потом согласился:

— Говорят.

Я на него накинулся:

— Как это так — говорят? А ты разве не знаешь?

— Я отца не помню. Знаю только по рассказам. Мама говорила, соседи…

Тут я на него накинулся:

— А тебе этого мало? Мать говорит, соседи. Я сказал, а тебе все мало.

Он смотрит на меня и, вижу, не понимает, почему я так взбеленился. А я на самом деле рассердился: «Как можно так про отца говорить?»

— Знаешь, Николка, ты начинаешь портиться.

А он свое:

— У меня своих грехов хватает, а вы мне еще новые приплетаете.

Я ему и ляпнул:

— У тебя не столько грехов, сколько глупостей. Мало, что ли, девушек хороших…

Он вскочил, глаза блестят.

— Если хоть одно слово еще об этом скажете, я уйду.

И назвал меня не как обычно, по имени и отчеству, не Григорий Силантьевич, а товарищ Березов:

— Я, товарищ Березов, про мою жену никому не позволю плохо говорить, даже вам…

Я ему:

— Не ершись. Любишь, ну и люби. Только командовать не позволяй и под башмак не забирайся.

— Я не забираюсь. Никто мной не командует.

— Ладно, дело твое. Давай о самом главном поговорим. Почему дружинники на тебя в обиде, почему на собрании себя так вел — на вопрос вопросом отвечал?

Он мне все подробно изложил. А я слушал и злился на себя. Почему я на собрании не выступил, не поддержал его? Я же знаю его с детства. Кто лучше меня мог о нем рассказать? Никто, разве только мать. Я мог все сказать: как он учился, как матери помогал, с каким удовольствием работать начал. Я же сам видел, как он в горячую сушилку лазил — обрыв сшивал. Другой бы не полез.

Почему я промолчал? Говорят, что все вредные последствия влияния культа личности преодолены. Я сам люблю об этом слушать и сам произношу это с радостью. А все ли? Я в себе все «преодолел»? Черта с два! Не захотел Телятникову перечить, вот и промолчал. Как бы не подумали, что свожу личные счеты. Выходит, себя от возможных неприятностей спасал? А Николке навредил. Только ему? Нет, не только ему, а партийной организации… Дорого моя «молчанка» стоит… Много еще во мне разной скверности сидит. В разведку ходить не боялся, а доброе слово за хорошего человека сказать струсил…