Лазарь Лагин - Белокурая бестия

Ровно в пять чесов дня по среднеевропейскому времени грянул сводный оркестр воинских частей мюнхенского гарнизона, и по гаревой дорожке стадиона «Федеральных волчат» мимо набитых зрителями трибун, мимо правительственной ложи, блиставшей орденами, золотым шитьем, дамскими нарядами и алой кардинальской мантией папского нунция, продефилировали со своими знаменами команды — участницы соревнований.

Господин фон Тэрах от имени Совета Федеральной Стаи и федеральный министр по общегерманским вопросам произнесли краткие речи, которые были выслушаны с уважением, но не без нетерпения.

Стадион ждал выступления Хорстля фон Виввера — Федерального Волка, Белокурой бестии, Молчаливого Зверя.

Однако после министра слово для приветствия от братской французской организации РАК (Радикальная Антикоммунистическая Корпорация) получил господин Марсель де ля Фук.

Хорстля передернуло от ненависти и жажды мести: это был Плешивый, тот самый, который тогда, в пивной, чуть не убил его табуреткой. Ничего, он еще сведет с ним счеты, с этим чернявым французиком!.. Не сейчас. Сейчас еще не настало время. Этот Плешивый и его компания, оказывается, чем-то полезны делу Великой Германии. Это объяснил Хорстлю его верный оруженосец и наперсник Конрад Штудент, который здорово разбирается в высокой политике, то есть, в том, кому и когда бить морду.

А пока Хорстль брал себя в руки, мосье де ля Фук взял в свои руки стадион.

— Я не сомневаюсь, — сказал он, заговорщически улыбнувшись, — что у слабонервных название нашей корпорации может вызвать кое-какие неприятные медицинские ассоциации. Но, во-первых, наше движение, как и наше время, не для слабонервных. (Аплодисменты.) Во-вторых, я считаю своим долгом особо подчеркнуть, что мы будем счастливы, когда наш РАК разъест до конца трижды ненавистный, гнилой и богопротивный организм демократии. (Аплодисменты.) В-третьих, мне хотелось бы обратить ваше внимание, что наш РАК имеет нечто общее и с классом беспозвоночных. Это общее — то, что мы, как и эти членистоногие, можем стать красными только в том единственном и маловероятном случае, если нас живьем опустят в кипяток. (Смех, аплодисменты.) Но никак не раньше. (Аплодисменты.)

— Мне хотелось бы, — продолжал мосье де ля Фук, — в нескольких словах воздать должное традиционной германо-французской дружбе, нашедшей свое ярчайшее выражение в войнах 1870–1871, 1914–1918 и 1939–1945 годов. Я горд при мысли, что именно пять миллиардов французских франков, выплаченных нами Германии в виде контрибуции, помогли Германии вырасти в могущественного и неподкупного стража и ревнителя германо-французской дружбы и взаимопонимания. И разве не глубоко символично и трогательно, что первыми французскими словами, которые заучивали германские военные перед тем, как отправиться погулять по парижским вечерним Большим бульварам, были нежные слова «Же ву зэм», то есть «Я вас люблю»? Они отправлялись на Большие бульвары с шоколадом в карманах и словами любви на устах, и наши женщины, не все, конечно, но те, которые видят свое призвание в том, чтобы не оставлять без любви тех, кто ее ищет, разве не встречали они первые французские слова немецких военных первыми заученными ими немецкими словами?.. Эти немецкие слова были: «Майн зюссер», то есть «Мой сладкий»! (Аплодисменты. Задумчиво-мечтательные улыбки на лицах многих уже немолодых господ в правительственной ложе и на трибунах.)

Да будет мне поэтому в заключение позволено, дорогие мои друзья и соратники по борьбе с нашим общим врагом — коммунизмом, левым радикализмом и безбожием, обратиться к вам с проверенными на опыте трех войн двумя словами: «Майн зюссер!» (Шлет трибунам воздушные поцелуи. Гром аплодисментов. Стадион ревет, скандируя: «Же ву зэм!.. Же ву зэм!.. Же ву зэм!..»)

Хорстль стоял у микрофона, высокий, статный, широкоплечий, белокурый, подлинно немецкий красавец, новый Зигфрид из новых Нибелунгов, и спокойно ждал, пока стадион успокоится. А ему, Хорстлю, чего волноваться? К овациям он уже давно привык. Речь свою он знал назубок.

— Одер — Нейсе — не, не! — энергично пропел он в микрофон и решительно тряхнул своей прекрасной шевелюрой. Грянула овация. Он подождал, пока стадион затихнет, и продолжал: — Бойба, бойба!.. (Овация.) Мы им показим! (Овация.) Мы им всем показим! (Буря оваций.) Вейиите нам нашу Укьяину!.. (Гром оваций.) Наши Сутеты! (Грохот оваций.) Нашу Пуссию!.. Геймания, пйоснись!.. (Ураган оваций.)