Николай Бораненков - Тринадцатая рота (книга первая)

Туркин внес исправление, протянул листок стоявшему у стола Волкову:

— Под личную ответственность.

— Будет сделано!

— И свадебное платье. Тож лично отвечаете.

— Какой срок? — уточнил Волков у Гуляйбабки.

— Когда достанете. Мы не торопим.

Туркин вздохнул:

— Ох, Волков! Вечно ты выпрашиваешь время.

— А как же, Сергей Гаврилыч. Да затяни я это дело, вы ж шкуру с меня спустите. Подчиненный должен точно знать, когда и что…

— Ну вот что, подчиненный, — вмешался командир отряда Лосев. — Нынче все подготовишь, а завтра лично вручишь.

— Вот это дело! — пробасил Волков. — Разрешите действовать?

— Действуй!

Туркин подошел к стоявшему в углу кабинета рыжему сейфу, отомкнул его и достал какой-то замусоленный конверт-треугольник.

— А теперь, наш гость, позволь вручить тебе, надеюсь, долгожданное, — и протянул конверт. Гуляйбабка схватил письмо:

— Когда оно пришло? Как к вам попало?

— Вчера, самолетом. Видать, за вами следят. Знают, где вы.

— Но оно же из Белоруссии. Из Полесья.

Туркин улыбнулся:

— Чудак. Думает, мы тут сидим, как удельные князья во время нашествия хана Батыя. У нас со всеми связь. И с Белоруссией, и с Украиной… Едино оккупантов лупим.

Туркин говорил еще что-то, но Гуляйбабка уже весь был в письме.

"Милый Ванечка! — начиналось оно. — Шлю тебе с этими листочками низкий поклон и частичку своего сердца. Я бы послала тебе его полностью, но боюсь, письмецо мое не дойдет, затеряется. Лучше я буду беречь его для тебя. Я жива, здорова, только все ноги в кровавых мозолях, потому что мы не стоим на месте и все время в боях, походах… Воевать нам стало труднее. Фашисты не те пошли. Осторожничают, прячутся, а от нас бегают как угорелые. Да и как им не бегать, коли вся земля, вся Белоруссия горит у них под копытами. Ты, может, слыхал? На днях наши минчане укокошили прямо в постели палача белорусского народа гауляйтера Кубе. Ему подложили в постель мину, и она разнесла его в клочья. Получила весточку от мачехи. Она тоже «воюет». Пишет, что одного обера, который лез в курятник, огрела по спине коромыслом, за что три дня просидела в подвале полиции, но, слава богу, выпустили. Взяли расписку, что коромысло против оккупационных властей она больше не применит. Ну, прощай! Меня торопят в дорогу. Целую тебя сто тысяч раз!

Твоя Марийка" .

Гуляйбабка бережно сложил письмо, улыбнулся. Это заметил секретарь райкома, кивнул:

— Ну что? Доброе письмецо тебе вручил?

— Лучше и быть не может. Я получил в нем частицу сердца и сто тысяч поцелуев! Туркин кивнул Лосеву:

— Слыхал, Лось, какие подарки шлет нам Белоруссия?

— Слыхал, Сергей Гаврилыч. Завидно. Моя жена очень скупа на поцелуи. На днях сказала: "Если в этом году не разобьете фашистов, мы вас так поцелуем, что забудете, каков и вкус у поцелуев".

Туркин, занятый своим, не расслышал этих слов. Он подошел к собравшемуся уходить Гуляйбабке:

— Куда ж вы теперь, Иван Алексеич? Из дятьковских лесов, имею в виду?

— Поближе к Брянску, товарищ, секретарь. Туда, где старосты и фрицы так нуждаются в помощи БЕИПСА.

Пока Гуляйбабка гостил у дятьковских партизан, его подчиненные разыскали знаменитую полевую почту майора Штемпеля, передали (как и было велено) ему и его «ланям» поклон от БЕИПСА и заодно «стащили» мешок писем, предназначенных к отправке с фронта в Германию. То, что представляло интерес для командования, было отослано по назначению, а оставшуюся корреспонденцию Гуляйбабка взял на чтение своим бойцам и партизанам.

Послушать, что пишут претенденты на Брянские леса, Урал и кубанско-полтавский чернозем, собралось человек двести. У пылающего средь елей костра негде было ни стать, ни сесть. Гуляйбабку прижали к самому огню, и он вынужден был взобраться на поваленную буреломом ель, а, усевшись там, долго призывал к вниманию жмущихся поближе к теплу людей. Но вот наконец угнездился, угомонился последний оттертый, в костер подбросили сухого хвороста, и Гуляйбабка взялся за письма.

— Товарищи! Я не буду вам читать письма от и до, — оговорился сразу он, в письмах, разумеется, много интимного, и для вас это неинтересно.

— Как так неинтересно?!

— Читайте все! Все нам читайте! — зашумели партизаны.

— Ну что ж. Все так все. Читаю: "Дорогая моя берлиночка, — пишет некий солдат Кранц. — Шлю тебе поклон из медвежьих Брянских лесов. Как и прежде, я люблю тебя крепко и не менее крепко ругаю. Не бог, не черт и не Гитлер подтолкнули меня, не подлежащего призыву, в войска рейха пойти воевать. Ты! Только ты, Кет, совершила эту глупость. Вспомни, что говорила ты, когда мы сидели с тобой на лавочке в парке и слушали бодрые марши духового оркестра. Ты тогда сказала: "Не пугайся, милый, иди. Война молниеносная. Ты обогатишься в России и молниеносно вернешься". Да, ты оказалась «права», как доктор Геббельс. Мы «победили». Война «кончилась» молниеносно, и я сижу рядом с тобой и целую тебя в розовые губки. Идиотизм! Несбыточные иллюзии. Молниеносно тут можно получить только пулю в лоб или осколок в брюхо".