— Будьте полезны, товарищи, расписывайтесь, кто по ордерам.
Филипп Степанович между тем отправился к члену правления по финансовым делам за чеком.
Член правления выслушал Филиппа Степановича, повернулся в профиль и страдальчески взял в кулак свою изящную, шелковистую, оборудованную по последней берлинской моде бороду.
— Все это очень хорошо, — сказал он, жмурясь, — но зачем же посылать именно кассира? Знаете, теперь такое время, когда каждую минуту ждешь сюрпризов. И потом, откровенно говоря, не нравится мне этот Ванечка. Между прочим, откуда он взялся?
Филипп Степанович с достоинством поднял брови.
— Ванечка откуда взялся? Как же, он у нас уже полтора года служит, а порекомендовал его, если помните, еще сам товарищ Туркестанский.
— Полтора года? Не знаю, не знаю, — кисло поморщился член правления, может быть. Но, понимаете, он мне не внушает доверия. Войдите, наконец, в мое положение, ведь я же за все отвечаю… Как хотите… В конце концов…
Одним словом, я вас убедительно прошу — отправляйтесь в банк вместе с ним…
Лично… А то, знаете, Ванечка, Ванечка, а потом и след этого самого Ванечки простыл. Уж вы будьте любезны. После истории с «Промкустом» я положительно и не знаю, что делать. Хоть стой возле кассы на часах с огнестрельным оружием.
И потом, я вам скажу, у этого вашего Ванечки глаза какие-то странноватые…
Какие-то такие очень наивные глаза. Словом, я вас прошу.
Обессилев от столь долгой и прерывистой речи, член правления подписал чек, приложил печать, помахал чеком перед своими воспаленными волнением щеками и, наконец, не глядя на Филиппа Степановича, отдал ему бумажку.
— Пожалуйста. Только я вас прошу. И главное — не выпускать его из виду.
Через полчаса высокий Филипп Степанович под зонтиком и маленький Ванечка в пальтишке солдатского сукна, с портфелем под мышкой, шагали под дождем вниз по Мясницкой.
Курьер Никита долгое время лежал животом поперек перил, свесившись в пролет лестницы, и прислушивался.
— Ушли, — прошептал он наконец покорно, — ушли, так и есть.
Он ожесточенно поскреб затылок и аккуратно плюнул вниз. Плевок летел долго и бесшумно. Никита внимательно слушал. Когда же плевок долетел и с треском расплющился о плиты, наполняя лестницу звуком сочного поцелуя, Никита поспешно сполз с перил и рысью побежал к себе в каморку. Тут он, суетясь, влез в длинный ватный пиджак, просаленный на локтях, нахлобучил картуз и пошел искать уборщицу.
Уборщица сидела в коридоре за перегородкой и мыла стаканы.
— Уборщица, живо пиши доверенность на жалованье.
— Нешто платят?
— Пиши, говорю, не спрашивай. А то шиш с маслом получишь.
— Не пойму я тебя, Никита, — проговорила уборщица, быстро вытирая руки об юбку, и побледнела. — Ушли, что ли, они?
— Нас с тобой не спросились. У них в руках чек на двенадцать тысяч.
Уборщица всплеснула руками:
— Не вернутся, значит?
— Уж это их дело. Доверенность-то писать будешь? А то, чего доброго, упустишь их, тогда пиши пропало. В Москве, чай, одних вокзалов штук до десяти; побежишь на один, а они в это время с другого выедут. Пиши, Сергеева, пиши, не задерживай.
Уборщица перекрестилась, достала из ящика пузырек с чернилами, четвертушку бумаги, корявую ядовито-розовую ручку и обратила к Никите неподвижные свои белые глаза. Никита присел на край табуретки, расправил ватные локти и, трудно сопя, написал витиеватую доверенность.
— Подписывай!
Уборщица подписала свою фамилию и тут же вспотела. Никита аккуратно сложил бумажку и хозяйственно спрятал ее в недра пиджака.
— Поеду теперь по банкам, — сказал он. — Если в «Промбанке» не найду, так наверняка они в Московской конторе получают. Дела!
С этими словами Никита быстро удалился.
— В пивную, Никита, смотри не заходи, не пропей! — слабо крикнула ему вслед уборщица и принялась мыть стаканы.
Под проливным дождем Никита добежал до Лубянской площади. Уже порядочно стемнело. Стены домов, ларьки, лошади, газеты, фонтан посредине — все было серо от воды. Кое-где грязь золотела под ранними, еще не яркими фонарями автомобилей. Автобусы с тяжелым хрюканьем наваливались вдруг из-за угла на прохожих. Люди шарахались, ляпая друг друга грязью. Сорвавшаяся калоша, крутясь, летела с трамвайной подножки и шлепалась в лужу.
Мальчишки-газетчики кричали:
— Письмо Николай Николаевича Советской власти! Манифест Кирилла Романова! Речь товарища Троцкого!
Читать дальше