Ярослав Гашек - Повестушки о ражицкой баште

Директор побледнел, отскочил от края и пролепетал:

- Ну-ну, не сердитесь. Я только спрашиваю. Просто для порядка. - И прибавил как бы мимоходом: - Сколько времени нет дождя?

- Три дня, - ответил сторож,

- Три дня, гм, это немало, - сказал директор, соскакивая с плотины. - Ну, как будто все осмотрел.

Сторожиха Ярешова, с испугом прислушивавшаяся, стоя во дворе, к их перепалке, удивилась, что они вернулись в сторожку совершенно спокойные, как ни в чем не бывало.

С тех пор директор при своих наездах в ражицкую башту всегда был необычайно мил, боясь сторожа и не показывая вида, что злится на него.

Но он проговорился об этом служащим, служащие - своим женам, жены - приятельницам и так далее; и вот по всему краю разнеслось, что ражицкий баштырь хотел скинуть господина директора в воду. Каждый, рассказав про это, прибавлял:

- Только никому не говорите.

Он стоял на краю плотины, и ветви его свешивались с одной стороны над водной гладью, а с другой - над лугом, что ниже плотины.

Всходило солнце или заходило, оно всегда видело этот дуб; он вздымался ввысь, подняв голову, хотя был очень стар и дуплист. Пять человек не могли обхватить его, а в дупле можно было спрятаться двоим.

В листве его таилось много птичьих гнезд: там ютились воробьи, зяблики, а на самой вершине свил себе гнездо аист. В дупле обитал нетопырь. И все это общество с весны до осени пищало и кричало в его ветвях, выводило там своих птенцов. Он служил приютом многим птичьим поколениям.

Из коры его выбегали молодые ветви, а корни уходили в плотину.

Из сторожки вид на дуб и плотину был особенно хорош. Вечером, выйдя на порог, можно было засмотреться, глядя, как вокруг кроны вьются птицы, зеленые листья в лучах заходящего солнца розовеют, а через плотину тянется длинная тень и дрожит на воде. Старый дуб весь сиял в отблесках заката.

Зимой, весь в снегу, который ложился на ветви и забивался в трещины коры, он был не менее красив. Черная кора отчетливо выделялась на белом фоне, и контраст цветов был так же приятен для глаз, как весною зелень ветвей, а осенью всевозможные оттенки увядающей листвы.

Он служил укрытием при выслеживании браконьеров. Это была своего рода оперативная база откуда - из пустого дупла - можно было окинуть взглядом весь пруд.

Служил он также укрытием и во время охоты на диких уток и нырков, которых мастерски стрелял ражицкий баштырь в тот момент, когда они выныривали на поверхность.

Этот старый дуб, стоявший здесь столетним сторожем с того самого дня, как вырыли пруд, помнил барщину на господских полях, в тревожные времена видел тянущиеся по дороге от Противина к Писеку армии, например французских солдат, при вторжении которых в этот край народ сложил песню, к сожалению почти забытую и утраченную, кончавшуюся припевом: «Нуза, нуза, они том, они зом», что, видимо, представляло собой искаженную фразу французской солдатской песни:

Сколько поколений птиц вырастил в ветвях своих этот дуб! Сколько видел обловов пруда! А все стоял, невозмутимо спокойный, полный могучих сил. Бури колебали ствол его, но не поддавался старый дуб, и, хоть внутри распадался в труху, ствол его пускал все новые и новые побеги.

Но однажды, жарким летом, молния сразу оборвала его вековую жизнь, а с нею жизнь аиста, свившего гнездо на его вершине, и жизнь многих других птиц, селившихся в его ветвях.

Вдруг сверкнула молния, грянул гром, и испуганные обитатели башты, выбежав на плотину, увидали, что старый дуб лежит поперек нее, свесив крону в пруд. Не сразу удалось успокоить дочурку баштыря, горько плакавшую над гибелью старого дуба.

Да и всем было жаль его.

- Завтра придется распилить на дрова, - сказал сторож.

- Его сразила молния. Это не сулит добра, -промолвила сторожиха.

- Пошлю завтра в Путим за старым Гайдой, -прибавил сторож. - Пусть поможет пилить.

В этот вечер на баште было печально.

Все чувствовали, что потеряли что-то дорогое.

На другой день работник Матей сходил в Путим за старым Гайдой. Гайда приехал с женой.

Старый Гайда был бедняк: они с женой батрачили, ходили на поденщину, тем и жили.

Гайда с помощью жены стал пилить сверху ствол старого дуба, обрубал ветви топором; оба за целое утро не проронили ни слова.

В полдень, придя с женой на башту пообедать и отдохнуть, старый Гайда уже в комнате сказал сторожихе: