О. Генри - У каждого свой светофор

Где-то в глубинах большого города, там, где выпавшая в осадок муть постоянно вечно сбивается, встретились молодой Мюррей с Капитаном, и они подружились. Оба оказались на такой прочной мели, какую и представить себе трудно, оба скатились, по крайней мере, со средних высот респектабельности и социальной значимости, и оба они были типичным продуктом чудовищной и весьма специфичной в социальном отношении системы.

Капитан уже не был капитаном. Один из внезапных моральных катаклизмов, которые время от времени сотрясают город, сбросил его с высокой и престижной должности в департаменте полиции, сорвал кокарду с фуражки и пуговицы с мундира, перекинул в руки его адвокатов солидные куски имущества, которые его природная бережливость позволила ему нажить. Настигший его потоп выбросил на мель и промочил до нитки. Через месяц после того, как его раздели, лишили полицейской формы, владелец салуна, дотянувшись до него от своего прилавка, на котором ставят бесплатный ланч, и схватив его за шкирку, как хватает полосатая кошка своего котенка из корзинки, выбросил его вон, — прямо на асфальт.

Тоже довольно низко, согласитесь. После этого Капитан купил себе костюм, и, застегнув на все кнопки краги, как у конгрессмена, принялся писать жалобы в газеты. Вскоре он подрался со служащим в муниципальной ночлежке из-за того, что тот хотел вымыть его в ванной. Когда Мюррей увидел его впервые, он держал за руку какую-то итальянку, торговавшую яблоками и чесноком на Эссекс-стрит, и цитировал ей баллады из песенника.

Падение Мюррея было если и менее зрелищным, зато поистине люциферианским. Все маленькие удовольствия, все соблазны в Готхэме, как называют шутники Нью-Йорк, были ему доступны. Гиды орали в мегафон, заставляя туристов посмотреть на великолепный дом его богача-дяди, расположенный на большой и респектабельной авеню. Но потом вдруг возник какой-то скандальный шум, и принц был выпровожен из дома дворецким, что на этой авеню расценивалось как пинок под зад. Слабосильный принц Гэл, лишившись шпаги и наследства, не спеша побрел навстречу своему мрачному Фальстафу, чтобы теперь вместе с ним бесцельно бродить по горбатым нью-йоркским улочкам.

Однажды вечером они сидели на скамье в небольшом сквере в нижней части города. Грузный Капитан, полноту которого голод только увеличивал, — что могло лишь вызвать иронию, а не жалость к нему тех, кто читал его петиции о материальной помощи, — всей своей огромной массой откинулся на спинку скамейки. Его красная физиономия с всплесками киновари, его отращенные за неделю усы, мятая белая соломенная шляпа на голове были похожи на ту картину в витрине на темной Третьей авеню, которая требовала игры воображения, чтобы определить, что это такое, — что-то новенькое в области модных женских шляпок или слоеный торт с клубничной начинкой. Туго затянутый ремень — единственная реликвия его былой щеголеватости — образовывал глубокую впадину в его окружности. На его ботинках не было застежек. Глухим басом он проклинал свою невезучую звезду.

Сидевший рядом с ним Мюррей весь съежился в своем грязном, порванном костюме из голубой саржи.

Надвинув шляпу низко на лоб, он сидел тихо-тихо, совсем неслышно, словно неприкаянный призрак.

— Жрать хочется, — заворчал Капитан. — Клянусь верхней филейной частью башанского быка, я умираю с голода. Сейчас я смог бы сожрать весь ресторан на Боуэр-стрит вместе с вытяжной трубой его печи, выходящей на аллею. Ты ничего не можешь придумать, Мюррей? Сидишь здесь, сгорбившись. Воображаешь, что ты Реджинальд Вандербильд за рулем своего авто. Чего сейчас воображать, скажи на милость. Лучше подумай, где нам что-нибудь пожевать.

— Ты, мой дорогой Капитан, забываешь, — сказал Мюррей, не шелохнувшись, — что наша последняя попытка пообедать была предпринята по моей инициативе.

— Готов держать пари, ты прав, — промычал Капитан, — клянусь жизнью, так и было. Ну а сейчас ничего на ум не приходит?

— Думаю, что нам не повезло, — вздохнул Мюррей. — Я был уверен, что Мэлон предложит нам еще один бесплатный ланч после той нашей с ним беседы о бейсболе. Тогда я оставил целый никель в его заведении.

— Вот эта рука, — сказал Капитан, протягивая свою длань, — вот эта рука уже лежала на ножке индейки и на двух сэндвичах с сардинами, когда официанты нас схватили.

— А я был всего в двух каких-то двух дюймах от оливок, — сказал Мюррей. — Фаршированные оливки. За год не пробовал ни одной такой.