Дэвид Лодж - Мир тесен

Филипп пожал плечами:

— Я тебя понимаю, но мы здесь просто не можем позволить себе такую роскошь. И другие университеты не будут это оплачивать.

— В Англии точно не будут. Когда я здесь работал, я обнаружил странную аномалию. Ты можешь рассчитывать только на полсотни фунтов или того меньше в год для поездки на конференцию внутри страны и в то же время получить баснословный грант на конференцию за рубежом. Напрашивается очевидное решение: проводить конференции за пределами Англии. В каком-нибудь приятном месте с теплым климатом, вроде Монте-Карло. Кстати, почему бы тебе этим летом не приехать в Иерусалим?

— Мне? К тебе на конференцию?

— Ну да. Уж ты бы мог состряпать статью о будущем литературной критики, верно?

— Я не считаю, что у критики большое будущее, — сказал Филипп.

— Отлично! Это вызовет полемику. И прихвати с собой Хилари.

— Хилари? — смущенно спросил Филипп. — Да нет, что ты. Она не перенесет жары. Кроме того, я сомневаюсь, что мы это потянем. Двое детей в университете — это сильно подрывает бюджет.

— Ох, и не говори! Я с ужасом ожидаю этой осени. — Уж не Хилари ли подала тебе эту мысль, Моррис? — спросил Филипп, устыдившись собственного вопроса. — Нет конечно. С чего ты взял? Филипп заерзал в кресле.

— Просто последнее время она стала жаловаться, что я подолгу бываю в отлучке, забросил семью, пренебрегаю супружескими обязанностями…

— Но ведь это так?

— Пожалуй, да. Однако эти поездки — единственное, что держит меня на плаву. Смена обстановки, новые лица. Если я возьму с собой Хилари, то пропадет весь смысл моих академических странствий.

— И в чем же заключается их смысл?

Филипп вздохнул.

— Бог его знает. Это трудно выразить словами. А чего мы все ищем в этой жизни? Счастья? Но ведь известно, что счастье быстротечно. Возможно, новых впечатлений, которые заслонят собой прискорбные факты — что не за горами мужское бессилие, болезни, дряхлость, смерть.

— Боже правый, — сказал Моррис. — Это на тебя средневековые банкеты так действуют?

Филипп вяло улыбнулся и подлил в стаканы виски.

— Сильных ощущений — вот, я думаю, чего мы ищем. Мы знаем, что дома этого уже не будет, но всегда есть надежда, что где-то в дальних краях нас что-то ждет. Я это пережил в Америке в шестьдесят девятом.

— С Дезире?

— Дело было не только в ней, хотя и она сыграла свою роль. Прежде всего это была острота чувств, яркие переживания, смесь удовольствия, опасности, свободы и — солнце, солнце и еще раз солнце. Ты знаешь, когда мы возвратились в Англию, я долго еще в мыслях пребывал в штате Эйфория, хотя внешне вполне вернулся к прежней жизни. Я вставал по утрам, надевал свой твидовый костюм, читал за завтраком «Гардиан», отправлялся пешком в университет, проводил нудные семинары по набившим оскомину текстам… И все это время мое воображение рисовало картины совершенно иной жизни. Там, в своих мыслях, я решил не возвращаться в Англию и по утрам просыпался в Плотине, выходил в купальном халате посидеть на солнце и полюбоваться бухтой, натягивал джинсы и футболку, читал за завтраком «Эйфория таймс», гадая, что нас ждет сегодня, не будет ли акций протеста и демонстраций и не придется ли моим студентам пробиваться на занятия сквозь пикеты и слезоточивый газ, или, быть может, мы соберемся у кого-нибудь в квартире и рассядемся на полу в окружении плакатов, листовок и книжиц, агитирующих за групповую психотерапию, театр авангарда и окончание войны во Вьетнаме.

— Все это уже кончилось, — сказал Моррис. — Теперь ты нашего кампуса не узнаешь. Студенты не бунтуют, а объединяются в братства, носят костюмчики и все хотят попасть на юридический факультет.

— Да, я об этом слышал, — сказал Филипп. — Какая тоска.

— А эти яркие переживания, о которых ты говоришь, неужели после Америки ты ничего подобного не испытывал?

Филипп уставился в стакан.

— Было однажды со мной такое, — сказал он. — Хочешь, расскажу?

— Позволь мне только взять сигару. Твоя история длиной в толстую или в тонкую сигару?

— Не знаю. Я еще никому ее не рассказывал.

— Какая честь мне выпала, — сказал Моррис. — Возьму-ка я сигару потолще.

Моррис вышел из комнаты взять свою любимую «Ромео и Джульетта». Вернувшись, он обнаружил, что в его отсутствие в гостиной поменялось освещение и сдвинулась со своих мест кое-какая мебель. Два кресла с высокими спинками теперь стояли под углом друг к другу перед камином, в котором слегка теплился огонь. Единственным источником света был торшер за креслом Филиппа, так что лицо рассказчика оставалось в тени. Между креслами стоял длинный журнальный столик, на котором расположились бутылка виски, графин с водой, стаканы и пепельница. В стакан Морриса Филипп щедрой рукой подлил спиртного.