Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ - Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Замерла посреди канала большая, изукрашенная фонариками, барка. На ней море огня, а все остальное зачернено ночью. Десятки гондолъ сползлись къ огню, окружили его и, притихшія почти невидимыя, колышутся. Изрѣдка багровый свѣтъ на баркѣ выхватитъ изъ темноты рѣзной носъ гондолы, блеснетъ на металлѣ и погаснетъ.

Тихо колышутся гондолы; сладко нѣжитъ пѣсня; все необычно; рядомъ съ нашей гондолой трется о ея бортъ чужая, за ней еще одна, а остальныя тонутъ, невидимыя… Боже мой, какъ хорошо! Пусть все это искусственное, пусть барка принадлежитъ корыстолюбивому антрепренеру, а у пѣвцовъ, навѣрно, грязныя руки, а какія то подозрительные молодцы съ ухватками кошекъ или разбойниковъ ползаютъ по бортамъ вашихъ гондолъ, собирая за пѣніе сольди и лиры…

Все равно: не убить имъ этой Божьей красоты, пышнаго чернаго неба и теплой воды, которая, какъ добрая нянька колыбель — качаетъ вашу гондолу. Пусть пѣвцы нахальны и жадны, а англичане, самодовольно развалившіеся на подушкахъ гондолъ, скупы до омерзѣнія. Я все же нашелъ красоту и ее у меня не отнять — я крѣпко прижалъ ее къ моему сердцу. Боже, какъ далеко отъ меня Россія, Петербургъ, холодъ, пьянство, грабежи, самодурство тупыхъ губернаторовъ, грязные участки, глупые октябристы, мой журналъ, корректуры, цензурный комитетъ и немолчный телефонъ!..

Поютъ… Тихо постукиваютъ гондолы боками одна о другую. Качаются.

Хорошо, когда усталаго баюкаютъ.

А утромъ другая — томительно-сладкая жизнь; зазвучитъ все по другому… засверкаетъ ослѣпительное солнце, четко вырѣжется на голубомъ небѣ кружево бѣлыхъ дворцовъ и легкихъ мостиковъ, зазвучитъ музыкальная брань гондольеровъ, польется съ неба золотой зной и замелькаютъ всюду живые, проворные, какъ обезьяны, и лѣнивые, какъ черепахи, итальянцы, наполняя жгучій воздухъ немолчнымъ жужжаньемъ.

Ахъ, эти итальянцы… Надъ ними можно смѣяться, но не любить ихъ нельзя.

Уличная толпа сплошь состоитъ изъ безпардонныхъ лгуновъ, мелкихъ мошенниковъ и попрошаекъ, но это такая веселая живая толпа, плутовство ихъ такъ по-дикарски примитивно и неопасно, что не сердишься, а только добродушно смѣешься и отмахивается.

— Cartolina postale!!

— No, signore.

— Cartolina postale!!

— No, no!..

— Cartolina postale!!

— He надо, тебѣ говорятъ!!

— Русски! Ошень кароши cartolina… Molto bene.

— Русски, а? Купаться! Шеловѣкъ! Берешь cartolina postale?

— Убирайся къ черту! Алевузанъ, пока тебѣ не попало.

— Господинъ, купаться, а? — заискивающе лепечетъ этотъ разбойничьяго вида дѣтина, стараясь прельстить васъ безсмысленными русскими словами, Богъ вѣсть, когда и гдѣ перехваченными у проѣзжихъ forestieri russo.

— He надо, тебѣ говорятъ!!

Я сначала недоумѣвалъ-чѣмъ живутъ эти люди, отъ которыхъ всѣ отворачиваются, товаръ которыхъ находится въ полномъ презрѣніи и его никто не покупаетъ?

Но скоро нашелъ; именно тогда, когда этотъ парень шелъ за мной нѣсколько улицъ, переходилъ мостики, дожидался меня у дверей магазиновъ, ресторана и, въ концѣ концовъ, заставилъ купить эти намозолившія глаза венеціанскія открытки.

— Ну, чертъ съ тобой, — сердито сказалъ я. — Грабь меня!

— О, руссо… очень карашо! Крапь.

— Именно — грабь и провались въ преисподнюю. Вѣдь ты, братецъ, мошенникъ?

— Купаться, — подтвердилъ онъ, подмигивая.

Замѣчательно, что венеціанцы знаютъ одно только это русское слово и употребляютъ его въ самыхъ разнообразныхъ случаяхъ.

У Крысакова, по обыкновенію, своя манера обращаться съ этими надоѣдливыми комарами.

Онъ мѣрно шагаетъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на приставанія грязно-рукаго, темнолицаго молодца, нагруженнаго пачками открытокъ и альбомовъ. Тотъ распинается, немолчно выхваляетъ свой товаръ, забѣгаетъ спереди и сбоку, заглядываетъ Крысакову въ лицо, — Крысаковъ съ каменнымъ, соннымъ лицомъ шагаетъ, какъ автоматъ. И вдругъ, среди этой болтовни и упрашиваній, Крысаковъ неожиданно оборачивается къ преслѣдователю, раскрываетъ сомкнутый ротъ и издаетъ неожиданно такой пронзительный нечеловѣческій крикъ, что итальянецъ въ смертельномъ ужасѣ, какъ бомба, отлетаетъ шаговъ на двадцать. У Крысакова опять спокойное каменное лицо, и онъ равнодушно продолжаетъ свой путь.

Мифасовъ, наоборотъ, врагъ такихъ эксцентричностей. Разговоръ его съ этими паразитами — образецъ логики и внушительности.

— Carrrtolina postale! — въ десятый разъ реветъ продавецъ.