Джером Джером - Плюсы и минусы Джозефа

— Человек как мясо для жарки — не важно, что попадает на разделочный стол, — заметил Генри. В тот вечер он пребывал в философском настроении. — Все зависит от способа приготовления. Глядя на юнца, подвешенного в холодильнике, если можно так выразиться, я говорю себе: «А теперь любопытно, что повар собирается из тебя сделать! Будет крошить, пропускать через мясорубку, растирать, пока ты не превратишься в соус и ничем не будешь напоминать мясо? Или тебя нежно отобьют и поджарят на медленном огне, пока ты не станешь подарком человечеству? Или немилосердно переварят, и ты станешь волокнистой тряпкой, прямым оскорблением, постоянной насмешкой над теми, кому приходится тебя проглатывать?»

Когда я работал в кофейне, я знал одного, которого в итоге съели каннибалы. По крайней мере так писали в газетах. Лично я в это не верю, потому что он был не из таких. Если там кого-то и съели, так скорее всего самого каннибала. Но речь не об этом. Я хочу рассказать, что произошло до того, как юнец познакомился с каннибалами. Когда я впервые его увидел, ему было четырнадцать. А четырнадцать по меркам Майл-Энд соответствуют восемнадцати в Сити и двадцати пяти в Вэст-Энде, в общем, для подростка его возраста он был довольно смышленым. Я бы сказал, даже слишком. Он всегда приходил в кофейню в одно и то же время — в половине третьего, и садился за один и тот же столик у окна. Три дня из шести он заказывал один и тот же обед (мы называли его четырехпенсовый стейковый пудинг): стейк, и это действительно был стейк, тарелку жареного картофеля за пенс и пудинг с изюмом, тоже за пенс. Пудинг этот наши покупатели прозвали «расширителем груди». Я всегда думал, что этот заказ говорил о его здравомыслии. За такую цену просто невозможно найти более сытного обеда. С собой он неизменно приносил книгу и, пока ел, читал ее. Кстати скажу, не такая уж это плохая привычка, если вам не хочется думать о том, что вы едите. Я помню одного сомнительного типа, который обычно обедал в дешевом ресторанчике рядом с Юстон-роуд. Во время еды он доставал книгу — какой-нибудь дешевый детектив — и читал. «Ваш обед из четырех блюд за шиллинг, — говаривал он, — с книгой — банкет для принца, а без книги — тошниловка, к которой не прикоснулся бы и бобби». Но он писал для газет, так что иногда преувеличивал.

Ближе к трем часам дня кофейня чем-то напоминала пустыню, и через какое-то время юный Тайделман, так этого паренька звали, откладывал книгу и садился поболтать со мной. Его отец умер, чем оказал миру большую услугу. А мать, как выяснилось, родилась и выросла в той же деревне в Суффолке, что и я, отсюда и установившиеся между нами тесные отношения, поскольку я лично знал многих людей, о которых она ему рассказывала. Он зарабатывал неплохие деньги на молочной ферме, где отдраивал бидоны для молока. И при рождении ему дали христианское имя Джозеф [1] Джозеф — от библейского Иосиф. — единственное христианское, что я в нем видел, да и то оно ему не подходило.

Однажды он вошел в кофейню с таким видом, будто потерял шиллинг и нашел шестипенсовик, и, вместо того чтобы выпить, как обычно, воды, послал девушку за пинтой эля. Как только ему принесли эль, он одним глотком выпил половину, а потом сел и уставился в окно.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Тебя прогнали с работы?

— Не прогнали, — ответил он. — А предложили повышение. Перевели со двора на развоз молока. И прибавили два шиллинга в неделю. — Он глотнул пива, и лицо его стало еще более грустным.

— Слушай, по-моему, в этом нет ничего плохого.

— Есть, — отвечает он недовольно. — Это означает, что я, если не проявлю бдительности, то превращусь в процветающего молочника и проведу жизнь, торгуя молоком и любезничая с бесстыжими служанками.

— А с кем бы ты предпочел любезничать? — осведомляюсь я. — С герцогинями?

— Да, — мрачно отвечает он. — Герцогини лучше, во всяком случае некоторые.

— Так и служанки тоже ничего, — говорю ему я. — Во всяком случае, некоторые. Утром у тебя не возникло ощущения, что шляпа маловата, а?

— Со шляпой все в порядке. Просто я жалуюсь на мир. Это отвратительное место. В нем ничего нельзя сделать.

— Правда? — говорю я. — А некоторым из нас работы очень даже хватает. — Я сам встал в этот день в пять утра, да и его работа — чистить молочные бидоны по двенадцать часов в день, вроде бы не предполагала праздной жизни.

— Я не про это, — отмахивается он. — Я о том, чем стоит в жизни заниматься.