Джером Джером: Сюрприз мистера Милбери

— Им об этом и говорить не стоит, — заметил Генри. Он стоял, перекинув салфетку через руку, прислонившись к колонне веранды, и маленькими глотками пил бургундское, которым я его угостил. — Они все равно не поверят, если вы им это скажете, ни одна не поверит. Между тем это правда. Без одежды они не смогут этого сделать.

— Кто не поверит чему? — спросил я.

Генри отличала странная привычка комментировать вслух свои невысказанные мысли, а потому речь его становилась похожей на двойной акростих. Перед этим мы обсуждали вопрос, в каком случае сардины лучше всего выполняют свое предназначение: подаваемые на закуску или вместе с другим кушаньем, и теперь я недоумевал, почему именно сардины, а не какие-нибудь другие рыбы, такие недоверчивые существа; при этом я пытался представить себе одеяние, которое наилучшим образом подчеркивало бы достоинства фигуры сардины.

Генри поставил бокал и поспешил мне на помощь с надлежащим объяснением:

— Я говорю о женщинах… что они не могут отличить одного голого младенца от другого. У меня есть сестра, она служит в няньках в родильном доме, и вот она вам твердо скажет, если только вы спросите ее об этом, что до трех месяцев никакой особой разницы между ними нет. Конечно же, вы отличите мальчика от девочки и христианское дитя от чернокожего язычника, но, чтоб ткнуть пальцем в голого младенца и сказать: «Это Смит, а это Джонс», если вдруг такое потребуется… что ж, это полнейшая чушь! Разденьте их, заверните в одеяло, и, готов поспорить на что угодно, вам до конца жизни не сказать, кто из них чей.

Я согласился с Генри по части моей способности распознавать малышей, но высказал предположение, что миссис Джонс или миссис Смит наверняка сумеет узнать своих малюток.

— Конечно, они так считают, — ответил Генри, — и, понятно, я не говорю о случаях, когда у ребенка есть родинка или когда он косит — все это полезные приметы. Но в общем младенцы похожи один на другого, как сардины одного возраста. Как бы то ни было, я знаю случай, когда одна дура нянька перепутала в гостинице мальчиков, и матери до сих пор не уверены, что они получили своих собственных малышей.

— Вы хотите сказать, что отличить их не представлялось возможности? — спросил я.

— Да, не нашлось ни одной зацепки, — ответил Генри. — Одинаковые шишки, одинаковые прыщики, одинаковые царапины; разница в возрасте составляла не более трех дней, вес сходился до одной унции, а рост — до одного дюйма. Один отец — высокий блондин, а второй — низенький брюнет, но жена низенького брюнета — высокая блондинка, а высокого блондина — низенькая брюнетка. Целую неделю они кричали и спорили и по десять раз в день обменивались младенцами. Каждая точно знала, что она мать того ребенка, который в данную минуту весело гукал, но, стоило ему запищать, она уже не сомневалась, что ребенок не ее. Они подумали, что смогут положиться на инстинкт детей, но накормленные малыши, похоже, плевать хотели на всех, а оголодав, тянулись к той женщине, которая держала другого. В конце концов родители решили оставить все на откуп времени. С тех пор прошло уже три года, и, может быть, теперь у ребятишек появится какое-нибудь сходство с родителями, которое и решит дело. Так вот, я и говорю: детей до трех месяцев нельзя отличить друг от друга, и кто бы ни утверждал обратное, я буду стоять на своем.

Он замолчал и, казалось, весь ушел в созерцание далекой горы Маттерхорн, облаченной в розовый вечерний наряд. Генри не лишен поэтической жилки, свойственной многим поварам и официантам. Я склонен думать, что атмосфера горячих кушаний способствует развитию чувствительных струнок. Одним из самых сентиментальных людей, каких я только знал, был владелец закусочной неподалеку от Фаррингдон-роуд. Ранним утром он мог еще оставаться проницательным и деловитым, но когда его, с ножом и вилкой в руках, окутывали смешанные пары булькающих сосисок и шипящего горохового пудинга, всякий жалкий бродяга, сумевший выдумать какую-нибудь нелепую байку о своих горестях, мог обвести его вокруг пальца.

— Но самая удивительная из всех историй с младенцами, какие я помню, — после паузы продолжил Генри, по-прежнему не сводя глаз с далеких, покрытых снегом горных вершин, — случилась со мной в Уорике в год юбилея королевы Виктории. Я никогда этого не забуду.

— Это достаточно пристойная история, чтобы я мог ее выслушать? — спросил я.